Теория уорфа сепира: Гипотеза Сепира-Уорфа | Блог 4brain

Гипотеза Сепира-Уорфа | Блог 4brain

На страницах нашего интеллектуального клуба мы уже успели рассмотреть немало интересного, касающегося лингвистики. Но, чем глубже мы погружаемся в эту тему, тем больше полезного и очень интересного мы узнаём. Так, совсем недавно мы обнаружили ещё одну любопытную, так сказать, лингвистическую тему – гипотезу лингвистической относительности.

Гипотеза лингвистической относительности подразумевает то, что языковая структура воздействует на мировоззрение и мировосприятие носителей языка, а также на их когнитивные процессы. Нередко эту гипотезу называют ещё гипотезой Сепира-Уорфа, и о ней мы и хотим поговорить далее.

Гипотеза Сепира-Уорфа

Для начала отметим, что всего существует две различных формулировки гипотезы Сепира-Уорфа (строгая и мягкая):

• Суть строгой формулировки сводится к тому, что мышление определяется языком, а значит, когнитивные категории определяются и ограничиваются лингвистическими категориями
• Суть мягкой формулировки сводится к тому, что мышление, вместе с лингвистическими категориями, оказывает определяющее воздействие на влияние традиций и некоторые формы неязыкового поведения

Однако само понятие «гипотеза Сепира-Уорфа», по большому счёту, является ошибочным, поскольку американские лингвисты Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф не являлись соавторами гипотезы и даже никогда не говорили о том, чтобы представить свои идеи как научные гипотезы.

Кроме того, возникновение двух вышеописанных формулировок тоже относится к более позднему периоду и считается нововведением: несмотря на то, что оба учёных никогда не прибегали к подобному разделению, в их трудах некоторые смогли отыскать и мягкое и строгое описание гипотезы лингвистической относительности.

Краткая история гипотезы Сепира-Уорфа

Основные черты идеи лингвистического релятивизма (идеи о лингвистической относительности) были сформулированы уже в работах философов XIX столетия, таких, к примеру, как немецкий мыслитель Вильгельм фон Гумбольдт, воспринимавший язык как дух нации.

В начале XX столетия американские антропологи, лидером которых были Эдвард Сепир и Франц Боас также делали попытки приблизиться к этой гипотезе, однако именно Сепиром наиболее всего критиковался лингвистический детерминизм, что прослеживалось в его работах. А Бенджамин Уорф, являвшийся студентом Сепира, активно поддерживал как своего наставника, так и других сторонников теории релятивизма. Уорф, занимавшийся изучением языков индейцев Американского континента, смог опубликовать свои работы, в которых рассказывалось о том, какое воздействие оказывают лингвистические различия на познавательные и поведенческие структуры людей. А уже другим студентом Сепира по имени Гарри Хойджер было введено само понятие «гипотеза Сепира-Уорфа». Строгая же формулировка вообще была введена лишь в начале 20-х годов XX века немецким лингвистом Лео Вайсгербергом.

В научную гипотезу как таковую принцип лингвистического релятивизма переформулировали лингвист Эрик Леннеберг и психолог Роджер Браун, когда проводили свои эксперименты по выяснению зависимости цветового восприятия людей от классификации цветов в родных им языках.

Когда же исследования в области универсальной природы языка и познания оказались в 60-х годах самым актуальным направлением, интерес к идее лингвистической относительности со стороны лингвистов был утрачен. Но в конце 80-х годов сторонники новой школы лингвистического релятивизма, занятые исследованием последствий, возникающих из-за различий в языковой категоризации познания, предоставили неоценимую поддержку в плане экспериментальной базы для релятивистских версий гипотезы Сепира-Уорфа.

Суть гипотезы Сепира-Уорфа

Смысл гипотезы Сепира-Уорфа сводится к тому, что структура языка оказывает формирующее воздействие на человеческое мышление и то, как он познаёт окружающий мир. Согласно базовым её предпосылкам, народы, которые говорят на различных языках, обладают различиями при восприятии основных категорий окружающего мира, таких как понятие собственности, количество, число, пространство, время и т.д. Не менее значительна и разница в том, как оценивают носители разных языков реальные события и явления. А главным отличием самой гипотезы является идея, исходя из которой, люди, способные говорить на нескольких языках, способны применять и несколько способов мышления.

Система языка, соответствуя рассматриваемой нами теории лингвистической относительности, определяет уникальную классификацию окружающего мира, где реальная действительность предстаёт перед человеком в образе постоянно меняющегося потока образов и впечатлений.

Таким образом, среди главных объектов гипотезы можно выделить:

• Познавательный и мыслительный потенциал
• Осознание времени
• Осознание причинно-следственных связей
• Цветовое восприятие
• Восприятие форм

По мере изучения, отдельные эффекты гипотезы Сепира-Уорфа сумели проявиться только в нескольких областях семантики, но, по сути, показали себя достаточно слабыми. И на сегодняшний день основная часть специалистов по лингвистике принимает более сдержанную позицию относительно лингвистического релятивизма: они, в большей степени, поддерживают идею о том, что язык оказывает влияние на некоторые виды познавательных процессов, пусть это и не столь очевидно, однако другие процессы уже сами по себе являются субъективными, касаемо универсальных факторов. И научные исследования ставят своей целью сформулировать пути такого влияния, а также определить, в какой мере вообще язык воздействует на мыслительный процесс.

«За» и «Против» теории Сепира-Уорфа

Одно из первых подтверждений гипотезы лингвистической относительности основывалось на выяснении разницы между тем, как воспринимают окружающую действительность носители английского языка и индейцы американского племени навахо. Посредством изучения классификации языковых форм удалось обнаружить, что индейские дети использовали категоризацию предметов, исходя из их формы, намного чаще, нежели дети англичан. И объясняли это учёные тем, что в языке племени навахо существует уникальная грамматическая зависимость глаголов и форм предметов, с которыми производится какая-либо манипуляция.

Кроме того, теорию Сепира-Уорфа подтвердило также исследование, которое было проведено с группами детей из семей афроамериканцев, говорящих по-английски, и детей из европейских семей, также англоговорящих. Дети и из первой, и из второй группы хорошо выполнили задание, где нужно было составлять геометрические фигуры, хотя афроамериканские дети принадлежали к семьям с низким уровнем дохода и довольно-таки смутно представляли себе, как играть с кубиками.

Но релятивистская теория получила также и опровержение. Учёные провели исследование 78 языков, которое показало, что люди, которые относятся к разным культурам и говорят на разных языках, практически одним и тем же образом воспринимают цвета. Однако, невзирая на это, некоторые учёные предполагают, что представленные результаты не могут быть интерпретированы в качестве опровержения гипотеза Сепира-Уорфа, ведь цветовое восприятие людей обусловлено, преимущественно, биологической структурой зрения человека, а это означает, что оно идентично у всех людей.

Гипотеза Сепира-Уорфа сегодня

Даже в наше время продолжаются споры на тему правдивости гипотезы Сепира-Уорфа между специалистами, заинтересованными в теории лингвистической относительности. И в огромнейшей мере этому способствует то, что нет никаких однозначно убедительных доказательств, которые бы могли эту теорию подтвердить или же опровергнуть.

Результаты, которые были получены в ходе многократных исследований, можно воспринимать с разных сторон. Наверное, именно по этой причине у идей лингвистического релятивизма сегодня нет ярых приверженцев или последователей-профессионалов.

Но, как бы то ни было, гипотеза Сепира-Уорфа, наряду с взаимодействием языка и мышления, на протяжении многих лет становилась объектом интереса самых разных научных направлений, начиная философией и заканчивая антропологией и психологией. Кроме того, вместе они стали исходным материалом для создания искусственных языков, а также послужили источником вдохновения для множества произведений литературы.

А если вам интересная не только языкознание и лингвистика, и вы хотите подтянуть свою грамотность, обратите внимание на наш курс по сложностям русского языка.

Теория лингвистической относительности Сепира — Уорфа (стр. 1 из 5)

1. Э.СЕПИР. Б.Л.УОРФ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ТЕОРИИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ.

Гипотеза Сепира-Уорфа (гипотеза лингвистической относительности) — разработанная в 30-х годах ХХ века концепция, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности. Возникла в этнолингвистике США под влиянием трудов Э. Сепира и Б. Л. Уорфа.

СЕПИР (Сэпир) (Sapir) Эдвард (1884-1939) — американский лингвист и антрополог. Родился в Германии. Окончил в 1904 Колумбийский университет, в дальнейшем занимался научной деятельностью. В 1927-31 — профессор Чикагского, с 1931 — Йельского университетов. Член Американской академии искусств и наук (1930), президент Американского лингвистического (1933) и Антропологического(1938) обществ.

На формирование Сепира как ученого значит, влияние оказали традиции американской культурной антропологии 19 — начале 20 в., занимавшейся описательными исследованиями традиционных обществ Американского континента на базе сравнительно-исторического и топологического методов. Значительная часть работ Сепира посвящена анализу индейских культур. Однако к этнографическому материалу он подходил как лингвист, его интересовали проблемы формирования и функционирования индейских языков и диалектов, их роль и влияние на общий характер индейской культуры. Как лингвист Сепир был приверженцем формирующейся в тот период структурной лингвистики, одним из основоположников которой он стал.[1] Пафосом этого направления было стремление перейти в анализе языка от историко-описательных построений к использованию методов точных наук, дать систематическое описание языка, подобное математическому. Особое значение для Сепира имели семиологические теории де Соссюра.

Результаты применения структурных методов к анализу индейских языков позволили ему обратиться к общей теории языка, где при исследовании социального функционирования языка, понимание исключительной важности языка в социализации человека привело его к построению гипотезы о решающей роли языка в формировании индивидуальных представлений об окружающем мире, лингвистической детерминированности понимания явлений реальности. Существующие в языке наименования предметов, явлений, событий — суть “звуковые паттерны”, стереотипные формы восприятия, которые, сохраняя устойчивость в культуре, оказывают решающее воздействие на сам процесс формирования человеческих представлений об этих явлениях и событиях и их оценку. Эта теория , развитая последователем Сепира Бенджамином Ли Уорфом (1897-1941), получила название гипотезы лингвистической относительности или “гипотезы Сепира — Уорфа ” и легла в основу т.н. этнолингвистики — этнически ориентированного синхронного анализа языка, выявляющего его роль в культурном формообразовании. Уорф родился 24 апреля 1897 в Уинтропе (шт. Массачусетс). Учился в Массачусетском технологическом институте, получил специальность химика-технолога. В 1919 поступил на службу в Хартфордскую компанию страхования от пожаров, где в конце концов получил должность заместителя директора. И хотя Уорф проработал в компании всю жизнь, посвящая научным занятиям лишь свободное время, им опубликовано немало работ по проблемам лингвистики. Многие из них вошли в сборник Язык, мышление и действительность (Language, Thought, and Reality; Selected Writings of Benjamin Lee Whorf, 1956). Умер он в Уэтерсфилде (шт. Коннектикут) 26 июля 1941.

Интерес Уорфа к языкам американских индейцев сформировался в 1931 под воздействием прослушанного курса америндской лингвистики, который читал в Йельском университете Эдвард Сепир — один из наиболее значительных лингвистов того времени. В дальнейшем Уорф занимался языком хопи (юто-ацтекская ветвь тано-ацтекских языков), и именно на его материале формулировал основы теории лингвистической относительности.

Согласно этой теории имеющаяся у человека картина мира в значительной степени определяется системой языка, на котором он говорит. По Уорфу, грамматические и семантические категории языка служат не только инструментами для передачи мыслей говорящего, они также формируют его идеи и управляют его мыслительной деятельностью. Тем самым люди, говорящие на разных языках, будут иметь разные представления о мире, а в случае значительных структурных расхождений между их языками при обсуждении некоторых тем у них могут возникать трудности с пониманием. Поскольку языки по-разному классифицируют окружающую действительность, то и их носители различаются по способу отношения к ней: «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашем сознании» [2]. Эта гипотеза также предполагает, что люди, владеющие более чем одним языком, могут в действительности руководствоваться разными структурами мышления, когда говорят на разных языках.

В своей сильной форме теория лингвистической относительности утверждает, что индивиды членят мир на фрагменты, предопределяемые структурой их родного языка. Например, если для обозначения ряда близких объектов в одном языке имеется несколько различных слов, а другой язык обозначает эти объекты одним словом, то носитель первого языка должен в своем сознании вычленять характеристики, различающие эти объекты, тогда как носитель другого языка не обязан это делать. Таким образом, у носителей разных языков ментальные образы одного и того же объекта неодинаковы. В английском языке есть только одно слово для обозначения снега, в эскимосском их несколько, так что от носителя эскимосского языка требуется различать, о каком снеге идет речь: падающем или лежащем на земле. Аналогично Уорф доказывает, что грамматические категории, такие, как время или число, также вынуждают говорящих воспринимать мир определенным образом. В английском языке любой глагол в личной форме обязательно должен содержать показатель времени: например, I sang ‘Я пел (прошедшее время)’, I sing ‘Я пою (настоящее время)’, I will sing ‘Я буду петь (будущее время)’. Носители английского языка вынуждены обозначать и временные различия в каждом предложении; носители других языков, возможно, не должны отмечать эти различия, зато им придется указывать, скажем, видимы или невидимы объекты, упоминаемые в разговоре.

Теория лингвистической относительности вызвала споры с момента своего появления. Большинство лингвистов и психологов доказывали, что носители тех языков, в которых те или иные разграничения не проводятся, тем не менее в состоянии их делать, если возникает такая необходимость, хотя, возможно, не столь легко и быстро. Теория Сепира — Уорфа стимулировала серьезные дискуссии и эксперименты, касающиеся взаимоотношения языка и мышления, и его работа проложила путь для дальнейших исследований в этом направлении.

Хотя имеется много свидетельств, подтверждающих эту гипотезу, не­которые другие данные все еще поднимают вопрос о ее достоверности.

1.1. РАННИЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ГИПОТЕЗЫ СЕПИРА-УОРФА

Классификация объектов

В одном из самых первых исследований, посвященных языку, Кэрол и Касагранде сравнивали, с точки зрения подхода к вещам, людей, говорящих на языке навахо и на английском. Они изучали связь между системой классификации форм в языке навахо и тем, какое внимание обращают дети на форму объектов, стараясь их классифицировать. Так же как и японский язык, о котором мы говорили выше, язык навахо имеет интересную грамматическую особенность, состоящую в том, что определенные глаголы, означающие обращение с предметами (например, «подбирать», «бросать»), преобразуются в разные лингвистические формы в зависимости от того, с какого типа предметами обращаются. Всего существует 11 таких лингвистических форм для предметов различных очертаний и свойств: округлых сферических предметов, тонких округлых предметов, длинных гибких вещей и т. д.

Обратив внимание на то, насколько в языке навахо эта лингвистическая система сложнее, чем в английском, Кэрол и Касагранде предположили, что такие лингвистические особенности могут оказывать влияние на когнитивные процессы. В своем эксперименте они сравнивали, как часто дети, основным языком которых был навахо или английский, использовали при классификации объектов их форму, внешний вид или тип материала. Дети, основным язы­ком которых был язык навахо, значительно чаще, чем англоязычные дети, классифицировали предметы согласно их форме. Кроме того, по результатам этого же исследования Кэрол и Касагранде сообщают, что дети из англоговорящих афро-американских семей с низким доходом выполняли за­дачу очень похоже на то, как это делали дети из семей американцев европейского происхождения. Это открытие в особенности важно, потому что дети из бедных афро-американских семей, в отличие от детей евроамериканцев, не были хорошо знакомы с кубиками или с играми на подбор и составление форм.

Результаты этих экспериментов, вместе с наблюдениями, касающимися связи между культурой и лексикой языка или культурой и прагматикой языка, о которых мы рассказывали выше, дали пер­вое подтверждение идее о том, что язык, на котором мы говорим, влияет на то, какие мысли приходят нам в голову. Язык, таким образом, может играть роль посредника, помогая определить способы понимания детьми некоторых сторон окружающего их мира. По-видимому, язык является одним из факторов, влияющих на то, как мы думаем.

Язык цвета

Еще одна подборка научных исследований, проверяющих достоверность гипотезы Сепира-Уорфа, — это работы в сфере изучения восприятия цвета. Одно из первых заявлений на эту тему было сделано Глисоном: «Непрерывная шкала цветовых оттенков, существующая в природе, в языке представлена серией дискретных категорий… Ни собственно в свойствах спектра, ни в свойствах его восприятия человеком нет ничего, что бы вынуждало разделять его таким способом. Этот специфический метод разделения является частью структуры английского языка».

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ГИПОТЕЗА | Энциклопедия Кругосвет

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ГИПОТЕЗА (известная также как «гипотеза Сепира – Уорфа»), тезис, согласно которому существующие в сознании человека системы понятий, а, следовательно, и существенные особенности его мышления определяются тем конкретным языком, носителем которого этот человек является.

Лингвистическая относительность – центральное понятие этнолингвистики, области языкознания, изучающей язык в его взаимоотношении с культурой. Учение об относительности («релятивизм») в лингвистике возникло в конце 19 – начале 20 в. в русле релятивизма как общеметодологического принципа, нашедшего свое выражение как в естественных, так и в гуманитарных науках, в которых этот принцип трансформировался в предположение о том, что чувственное восприятие действительности определяется ментальными представлениями человека. Ментальные представления, в свою очередь, могут изменяться под воздействием языковых и культурных систем. Поскольку в конкретном языке и, шире, в конкретной культуре концентрируется исторический опыт их носителей, ментальные представления носителей различных языков могут не совпадать.

В качестве простейших примеров того, как по-разному языки членят (или, как принято говорить в лингвистике, «концептуализуют») внеязыковую реальность, часто приводят такие фрагменты лексических систем, как названия частей тела, термины родства или системы цветообозначения. Например, в русском языке для обозначения ближайших родственников одного с говорящим поколения используются два разных слова в зависимости от пола родственника – брат и сестра. В японском языке этот фрагмент системы терминов родства предполагает более дробное членение: обязательным является указание на относительный возраст родственника; иначе говоря, вместо двух слов со значением ‘брат’ и ‘сестра’ используется четыре: ani ‘старший брат’, ane ‘старшая сестра’, otooto ‘младший брат’, imooto ‘младшая сестра’. Кроме того, в японском языке имеется также слово с собирательным значением kyoodai ‘брат или сестра’, ‘братья и/или сестры’, обозначающее ближайшего родственника (родственников) одного с говорящим поколения вне зависимости от пола и возраста (подобные обобщающие названия встречаются и в европейских языках, например, английское sibling ‘брат или сестра’). Можно говорить о том, что способ концептуализации мира, которым пользуется носитель японского языка, предполагает более дробную понятийную классификацию по сравнению со способом концептуализации, который задан русским языком.

Аналогичным образом на различие в способе языковой концептуализации мира указывают такие хрестоматийные примеры, как наличие в английском языке слов hand ‘рука ниже запястья, кисть’ (используемое в контекстах типа ‘пожать руку’, ‘вымыть руки’ и т.д.) и arm ‘рука выше запястья’ или ‘рука от пальцев до плеча’ (используемое в контекстах типа ‘ходить под руку’, ‘взять на руки’ и т.д.) – в противоположность универсальному русскому слову рука, или наличие в русском языке двух отдельных слов синий и голубой – в противоположность многим другим языкам, в которых для обозначения цвета соответствующей части спектра используется единое обозначение типа английского blue.

Представление о том, что для одного и того же фрагмента действительности естественные языки могут предоставить несколько адекватных, но не совпадающих концептуальных схем, безусловно, существовало в языкознании и до того, как в этнолингвистике начались интенсивные исследования «под знаменами» принципа лингвистической относительности. В частности, уже в начале 19 в. оно было отчетливо сформулировано В. фон Гумбольдтом, однако почти не было востребовано в то время лингвистической теорией. В разные периоды истории лингвистики проблемы различий в языковой концептуализации мира ставились, в первую очередь, в связи с частными практическими и теоретическими задачами перевода с одного языка на другой, а также в рамках такой дисциплины, как герменевтика – учения о принципах перевода, анализа и интерпретации древних памятников письменности, в особенности библейских текстов. Принципиальная возможность перевода с одного языка на другой, как и адекватная интерпретация древних письменных текстов, базируется на предположении о том, что существует некоторая система представлений, универсальных для носителей всех человеческих языков и культур или, по крайней мере, разделяемая носителями той пары языков, с которого и на который осуществляется перевод. Чем ближе языковые и культурные системы, тем больше шансов адекватно передать на языке перевода то, что было уложено в концептуальные схемы языка оригинала. И наоборот, существенные культурные и языковые различия позволяют увидеть, в каких случаях выбор языкового выражения определяется не столько объективными свойствами обозначаемой ими внеязыковой действительности, сколько рамками внутриязыковой конвенции: именно такие случаи не поддаются или плохо поддаются переводу и интерпретации. Понятно поэтому, что релятивизм в лингвистике получил мощный импульс в связи с возникшей во второй половине 19 в. задачей изучения и описания «экзотических» языков и культур, резко отличных от европейских, прежде всего языков и культур американских индейцев.

Лингвистическая относительность как научное понятие ведет свое начало от работ основоположников этнолингвистики – американского антрополога Франца Боаса, его ученика Эдварда Сепира и ученика последнего Бенджамена Уорфа. В той наиболее радикальной форме, которая вошла в историю лингвистики под названием «гипотезы Сепира – Уорфа» и стала предметом продолжающихся и поныне дискуссий, гипотеза лингвистической относительности была сформулирована Уорфом, а точнее, приписана ему на основании ряда его утверждений и эффектных примеров, содержавшихся в его статьях. На самом деле эти утверждения Уорф сопровождал рядом оговорок, а у Сепира подобного рода категорических формулировок не было вообще.

Представление Боаса о классифицирующей и систематизирующей функции языка основывалось на тривиальном, на первый взгляд, соображении: число грамматических показателей в конкретном языке относительно невелико, число слов в конкретном языке велико, однако тоже конечно, число же обозначаемых данным языком явлений бесконечно. Следовательно, язык используется для обозначения классов явлений, а не каждого явления в отдельности. Классификацию же каждый язык осуществляет по-своему. В ходе классификации язык сужает универсальное концептуальное пространство, выбирая из него те компоненты, которые в рамках конкретной культуры признаются наиболее существенными.

Классифицирующую функцию имеет не только лексика, но и грамматика. Именно в грамматике как наиболее регламентированной и устойчивой части языковой системы закрепляются те значения, которые должны быть выражены обязательно. Так, носитель русского, немецкого, английского и многих других европейских языков не может употребить название предмета, не указав, имеется ли в виду один такой предмет или некоторое их множество: нельзя употребить слово книга «ни в каком числе», иначе говоря, любая форма слова книга содержит обязательную информацию о числе. В таких случаях в лингвистике принято говорить, что в данном языке имеется грамматическая категория числа. Набор грамматических категорий конкретного языка красноречиво свидетельствует о том, какие значения на определенном историческом этапе развития этого языка были выделены как наиболее существенные и закрепились в качестве обязательных. Так, в квакиютль – языке североамериканских индейцев, который в течение многих лет исследовал Боас, – в глаголе, наряду со знакомыми нам по европейским языкам категориями времени и вида, выражается также грамматическая категория эвиденциальности, или засвидетельствованности: глагол снабжается суффиксом, который показывает, являлся ли говорящий свидетелем действия, описываемого данным глаголом, или узнал о нем с чужих слов. Таким образом, в «картине мира» носителей языка квакиютль особая важность придается источнику сообщаемой информации.

Родившийся и получивший образование в Германии, Боас испытал несомненное влияние лингвистических воззрений В. фон Гумбольдта, считавшего, что в языке воплощаются культурные представления сообщества людей, пользующихся данным языком. Однако Боас не разделял гумбольдтовских представлений о так называемой «стадиальности». В отличие от Гумбольдта Боас считал, что различия в «картине мира», закрепленные в языковой системе, не могут свидетельствовать о большей или меньшей развитости его носителей. Лингвистический релятивизм Боаса и его учеников строился на идее биологического равенства и, как следствие, равенства языковых и мыслительных способностей. Многочисленные языки за пределами Европы, в первую очередь языки Нового Света, которые стали интенсивно осваиваться лингвистикой на рубеже 19–20 в., оказывались экзотическими с точки зрения лексики и особенно грамматики европейских языков, однако в рамках боасовской традиции эта необычность не считалась свидетельством «примитивности» этих языков или «примитивности» отраженной в этих языках культуры. Напротив, стремительно расширявшаяся география лингвистических исследований позволила понять ограниченность европоцентрических взглядов на описание языка, дав в руки сторонников лингвистической относительности новые аргументы.

Важнейший этап в исследовании языка как средства систематизации культурного опыта связан с работами Э.Сепира. Сепир понимал язык прежде всего как строго организованную систему, все компоненты которой – такие, как звуковой состав, грамматика, словарный фонд, – связаны жесткими иерархическими отношениями. Связь между компонентами системы отдельно взятого языка строится по своим внутренним законам, в результате чего спроецировать систему одного языка на систему другого, не исказив при этом содержательных отношений между компонентами, оказывается невозможным. Понимая лингвистическую относительность именно как невозможность установить покомпонентные соответствия между системами разных языков, Сепир ввел термин «несоизмеримость» (incommensurability) языков. Языковые системы отдельных языков не только по-разному фиксируют содержание культурного опыта, но и предоставляют своим носителям не совпадающие пути осмысления действительности и способы ее восприятия. Приведем цитату из статьи Сепира Статус лингвистики как науки (1928): „«Реальный мир» в значительной степени неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками… Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества».

Внутриязыковые возможности системы, позволяющие членам языкового сообщества получать, хранить и передавать знания о мире, в значительной степени связаны с инвентарем формальных, «технических» средств и приемов, которыми располагает язык, – инвентарем звуков, слов, грамматических конструкций и т.д. Понятен поэтому интерес Сепира к изучению причин и форм языкового разнообразия: в течение многих лет он занимался полевыми исследованиями индейских языков, ему принадлежит одна из первых генеалогических классификаций языков Северной Америки. Сепир предложил и новаторские для своего времени принципы морфологической классификации языков, учитывавшие степень сложности слова, способы выражения грамматических категорий (аффикс, служебное слово и т.п.), допустимость чередований и другие параметры. Понимание того, что может и чего не может быть в языке как формальной системе, позволяет приблизиться к пониманию языковой деятельности как феномена культуры.

Наиболее радикальные взгляды на «картину мира говорящего» как результат действия языковых механизмов концептуализации высказывались Б.Уорфом. Именно Уорфу принадлежит сам термин «принцип лингвистической относительности», введенный по прямой и намеренной аналогии с принципом относительности А.Эйнштейна. Уорф сравнивал языковую картину мира американских индейцев (хопи, а также шауни, паюте, навахо и многих других) с языковой кариной мира носителей европейских языков. На фоне разительного контраста с видением мира, закрепленным в индейских языках, например в хопи, расхождения между европейскими языками представляются малосущественными, что дало основания Уорфу объединить их в группу «языков среднеевропейского стандарта» (SAE – Standard Average European).

Инструментом концептуализации по Уорфу являются не только выделяемые в тексте формальные единицы – такие, как отдельные слова и грамматические показатели, – но и избирательность языковых правил, т.е. то, как те или иные единицы могут сочетаться между собой, какой класс единиц возможен, а какой не возможен в той или иной грамматической конструкции и т.д. На этом основании Уорф предложил различать открытые и скрытые грамматические категории: одно и то же значение может в одном языке выражаться регулярно с помощью фиксированного набора грамматических показателей, т.е. быть представленным открытой категорией, а другом языке обнаруживаться лишь косвенно, по наличию тех или иных запретов, и в этом случае можно говорить о скрытой категории. Так, в английском языке категория определенности/неопределенности является открытой и выражается регулярно с помощью выбора определенного или неопределенного артикля. Можно рассматривать наличие артикля и, соответственно, наличие открытой категории определенности в языке как свидетельство того, что представление об определенности является важным элементом картины мира для носителей данного языка. Однако неверно считать, что значение определенности не может быть выражено в языке, где нет артиклей. В русском языке, например, существительное в конечной ударной позиции может быть понято и как определенное, и как неопределенное: слово старик в предложении Из окна выглянул старик может обозначать как вполне определенного старика, о котором уже шла речь, так и некоторого неизвестного старика, впервые возникающего в поле зрения говорящих. Соответственно, в переводе данного предложения на артиклевый язык в зависимости от более широкого контекста возможен как определенный, так и неопределенный артикль. Однако в начальной безударной позиции существительное понимается только как определенное: слово старик в предложении Старик выглянул из окна может обозначать только конкретного и скорее всего ранее упомянутого старика и, соответственно, может быть переведено на артиклевый язык только с определенным артиклем.

Уорфа следует считать также родоначальником исследований, посвященных роли языковой метафоры в концептуализации действительности. Именно Уорф показал, что переносное значение слова может влиять на то, как функционирует в речи его исходное значение. Классический пример Уорфа – английское словосочетание empty gasoline drums ‘пустые цистерны [из-под] бензина’. Уорф, получивший профессиональное образование инженера-химика и работавший в страховой компании, обратил внимание на то, что люди недооценивают пожароопасность пустых цистерн, несмотря на то, в них могут содержаться легко воспламеняемые пары бензина. Лингвистическую причину этого явления Уорф видит в следующем. Английское слово empty (как, заметим, и его русский аналог прилагательное пустой) как надпись на цистерне предполагает понимание ‘отсутствие в емкости содержимого, для хранения которого эта емкость предназначена’, однако это слово имеет еще и переносное значение: ‘ничего не значащий, не имеющий последствий’ (ср. русские выражения пустые хлопоты, пустые обещания). Именно это переносное значение слова приводит к тому, что ситуация с пустыми цистернами «моделируется» в сознании носителей как безопасная.

В современной лингвистике именно изучение метафорических значений в обыденном языке оказалось одним из тех направлений, которые наследуют «уорфианские» традиции. Исследования, проводившиеся Дж.Лакоффом, М.Джонсоном и их последователями начиная с 1980-х годов, показали, что языковые метафоры играют важную роль не только в поэтическом языке, они структурируют и наше обыденное восприятие и мышление. Однако современные версии уорфианства интерпретируют принцип лингвистической относительности прежде всего как гипотезу, нуждающуюся в эмпирической проверке. Применительно к изучению языковой метафоры это означает, что на первый план выдвигается сравнительное изучение принципов метафоризации в большом корпусе языков разных ареалов и различной генетической принадлежности с тем, чтобы выяснить, в какой степени метафоры в отдельно взятом языке являются воплощением культурных предпочтений отдельно взятого языкового сообщества, а в какой отражают универсальные биопсихологические свойства человека. Дж.Лакофф, З.Кёвечеш и ряд других авторов показали, например, что в такой области понятий, как человеческие эмоции, важнейший пласт языковой метафоризации основан на универсальных представлениях о человеческом теле, его пространственном расположении, анатомическом строении, физиологических реакциях и т.п. Было обнаружено, что во множестве обследованных языков – ареально, генетически и типологически далеких – эмоции описываются по модели «тело как вместилище эмоций». При этом конкретно-языковые, внутрикультурные вариации возможны в том, например, какая часть тела (или все тело целиком) «отвечает» за данную эмоцию, в виде какой субстанции (твердой, жидкой, газообразной) описываются те или иные чувства. Например, злость и гнев во многих языках, том числе и в русском (В.Ю. и Ю.Д.Апресян, ряд других авторов), метафорически связаны с высокой температурой жидкообразного содержимого – закипел от гнева/ярости, ярость клокочет, выплеснул свою злость и т.д. При этом вместилищем гнева, как и большинства других эмоций в русском языке, является грудь, ср. закипело в груди. В японском языке (К.Мацуки) гнев «размещается» не в груди, а в части тела, которая называется hara ‘брюшная полость, нутро’: рассердиться по-японски означает ощутить, что hara ga tatsu ‘нутро поднимается’.

Даже в близкородственных и типологически сходных языках «среднеевропейского стандарта» при сравнении метафорических систем становится заметным несходство отдельных деталей картины мира внутри одной понятийной области. Так, в русском языке, как и в английском и во многих других европейских языках, метафора чувственного восприятия посредством зрения широко используется для описания ментальных процессов и действий – вижу часто означает «понимаю»: Теперь я вижу, что это трудная задача; Нужно рассмотреть этот вопрос под другим углом зрения; точка зрения; система взглядов; несмотря на… / невзирая на (т.е. ‘не принимая в расчет’) и т.д. В целом метафорические системы языков «среднеевропейского стандарта» обнаруживают гораздо больше сходств, чем различий, что свидетельствует в пользу правомерности их объединения под этим названием. Тем не менее различия встречаются даже в достаточно близких языках. Например, в русском языке мотивы поступка могут быть скрытыми (недоступными наблюдению и, следовательно, по логике метафоры, недоступными знанию или пониманию). Английский язык использует в этом значении прилагательное латинского происхождения ulterior, изначально имевшее значение ‘находящийся по другую сторону, находящийся за чем-то’. При этом, чтобы узнать об истинных причинах поступка, в русском языке нужно спросить Что за этим стоит?, а в английском What lies behind it? (буквально «Что за этим лежит?»).

Выдвинутая более 60 лет назад, гипотеза лингвистической относительности поныне сохраняет статус именно гипотезы. Ее сторонники нередко утверждают, что она ни в каких доказательствах не нуждается, ибо зафиксированное в ней утверждение является очевидным фактом; противники же склонны полагать, что она и не может быть ни доказана, ни опровергнута (что, с точки зрения строгой методологии научного исследования, выводит ее за границы науки; впрочем, сами эти критерии с середины 1960-х годов ставятся под сомнение). В диапазоне же между этими полярными оценками укладываются все более изощренные и многочисленные попытки эмпирической проверки данной гипотезы.

В частности, в последние два десятилетия эти попытки активно предпринимаются на материале названий цветов и оттенков в языках мира. С одной стороны, набор цветообозначений в языках мира не совпадает, т.е. непрерывный спектр разбивается каждым языком по-своему; с другой стороны, нейрофизиологические основы цветовосприятия универсальны и достаточно хорошо изучены. Жестко универсалистский подход к этой проблеме восходит к ставшей уже классической работе Б.Берлина и П.Кея Базовые цветообозначения (Basic Color Terms, 1969), в которой было выделено 11 так называемых базовых цветов и показано, что системы цветообозначений в языках мира подчиняются единой иерархии: если в языке имеется всего два базовых названия цвета, то это черный и белый, если три – то это черный, белый и красный. Далее, по мере увеличения в языке числа слов, обозначающих базовые цвета, к списку добавляются зеленый и желтый, затем последовательно синий, коричневый и, наконец, группа из четырех цветов – фиолетовый, розовый, оранжевый и серый. В настоящее время в оборот исследований по цветообозначению вовлечено уже несколько сотен языков, в том числе языки Центральной Америки, Африки, Новой Гвинеи и т.д. По мере расширения эмпирической базы этих исследований становится понятно, что универсальная схема, предложенная Берлином и Кеем, не объясняет всего разнообразия фактов, и в более поздних работах этих авторов, а также в работах других исследователей содержится немало уступок лингвистическому релятивизму. С конца 1980-х годов значительные результаты в изучении языковой концептуализации цвета были получены американским исследователем Р.Маклори. Согласно разрабатываемой им теории «позиционирования» (vantage theory), категоризация цвета определяется тем, что носители языка считают более существенным – сходство некоторого оттенка с ему подобными или противопоставление этого оттенка «по контрасту».

Работы Маклори, как и многие другие исследования, ставящие своей целью эмпирическую проверку гипотезы лингвистической относительности, опираются на данные психолингвистических экспериментов, проведенных с учетом современных требований к тщательности в постановке эксперимента и последующей статистической проверке достоверности результатов. Так, опыты Маклори с носителями более 100 языков Центральной Америки, а позднее Южной Африки проводились с использованием так называемых выкрасок Манселла – известного в психологии стандартного набора из 330 цветных фишек, за каждой из которых закреплена клетка того же цвета в классификационной сетке. В ходе эксперимента носитель языка сначала давал цвету каждой фишки наименование, на следующем этапе носителю предлагалось для каждого наименования отметить фишки, наиболее точно соответствующие каждому из наименований, т.е. выделить наиболее «образцовые» экземпляры каждого из цветов. И, наконец, на третьем этапе, носителю предлагалось положить по рисовому зерну на все те клетки таблицы, цвет которых можно обозначить данным словом, например на все клетки, цвет которых испытуемый считает «красным» и т.д. Опыты повторялись как с одним и тем же носителем через определенные промежутки времени, так и с разными носителями. Выводы делались на основе количественных измерений ряда параметров, в том числе на основании того, насколько компактно ложились зерна вокруг клеток, признанных образцовыми представителями данного цвета.

Психолингвистические эксперименты используются и для эмпирической проверки гипотезы Сепира – Уорфа применительно к категоризующей способности грамматических категорий. Один из возможных подходов к решению этой задачи был предложен в работах Дж.Люси, изучавшего влияние грамматических категорий на языковое поведение носителей английского языка и носителей одного из языков майя (юкатекского майя, распространенного в Мексике). В языках майя, в отличие от английского, количественные конструкции строятся с использованием так называемых классификаторов – особого класса служебных единиц, которые присоединяются к числительному, показывая, к какому классу относятся исчисляемые предметы (отчасти сходные функции выполняют подчеркнутые слова в русских выражениях триста голов скота, пятнадцать штук яиц или двадцать человек студентов). Как и во многих других языках мира, использующих классификаторы, существительные в майя делятся на классы на основе таких признаков, как размер, форма, пол и ряд других. Для того чтобы выразить значение типа «три дерева», строится конструкция ‘дерево три штуки-длинной-цилиндрической-формы’, «три коробки» предстают как ‘картонка три штуки-прямоугольной-формы’ и т.д. Эксперименты Дж.Люси показали, что существительные с предметным значением вызывают у носителей английского и майя разные ассоциации: названия физических объектов ассоциируются у носителей английского языка прежде всего с их формой и размером, а у носителей майя – прежде всего с веществом, из которого они состоят, или с материалом, из которого они сделаны. Дж.Люси объясняет это различие тем, что за форму и размер в майя «отвечают» классификаторы и сам предмет концептуализируется в картине мира майя как аморфный фрагмент некоторой субстанции. Этот и другие подобные эксперименты интерпретируются в работах Дж.Люси как свидетельство воздействия языковой системы на мыслительные процессы.

Уорфианские традиции прослеживаются и в ряде современных работ по прагматике – лингвистической дисциплине, изучающей реальные процессы речевого взаимодействия. Прежде всего, это относится к работам М.Сильверстейна, исследовавшего способность говорящих к осознанию используемых ими грамматических категорий (данную область исследований Сильверстейн предложил именовать «метапрагматикой»). То, насколько обыкновенный носитель языка – не лингвист! – способен объяснить то или иное употребление грамматической категории или конструкции, зависит, как выяснил Сильверстейн, от ряда факторов. Например, важно, насколько грамматическое значение связано с объективной реальностью, а насколько с конкретной ситуацией речевого общения. Так, категория числа, связанная с непосредственно наблюдаемым параметром множественности, оказывается гораздо «прозрачнее» для говорящего, чем такая категория, как наклонение, ведь не так легко объяснить, к примеру, почему русское сослагательное наклонение (сходил бы) может употребляться для выражения таких разных целей речевого воздействия, как просьба (Сходил бы ты за хлебом!), пожелание (Вот бы он сам за хлебом сходил!), сообщение о неосуществленном условии (Если бы ты сходил за хлебом с утра, мы бы уже могли сесть ужинать).

Исследованию соотношений между особенностями языковой структуры и культур различных народов уделяется значительное место в работах А.Вежбицкой, опубликованных в 1990-х годах. В частности, ею были приведены многочисленные эмпирические аргументы в пользу неуниверсальности принципов языкового общения, рассматривавшихся в 1970–1980-х годах как «коммуникативные постулаты», определяющие общие для всех языков способы ведения разговора.

«Прагматические» категории, т.е. такие, правильное употребление которых подчиняется конкретным условиям речевого общения, могут по-разному встраиваться в языковую систему. Например, в японском языке глаголы имеют специальные грамматические формы вежливости, и чтобы правильно их употребить, нужно знать каково относительное положение собеседников в социальной иерархии. Эта грамматическая категория является обязательной, т.е. каждый глагол должен быть оформлен либо как «нейтральный» по вежливости, либо как «скромный», либо как «почтительный». Похожую прагматическую функцию имеет различение Вы и ты при обращении к собеседнику в русском языке, однако в русском это противопоставление имеет гораздо более частный характер, чем в японском. Осознание говорящими такого рода различий происходит носителями разных языков по-своему и тем самым подчиняется принципу лингвистической относительности.

См. также ВЕЖЛИВОСТЬ; ГУМБОЛЬДТИАНСТВО; НЕОГУМБОЛЬДТИАНСТВО; МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ; ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА.

Как язык влияет на картину мира

Чтобы ухватить мир как целый, мы вынуждены его конструировать в языке и мышлении. Означает ли это, что носители разных языков действительно проживают разные миры? Эдвард Сепир, а затем Бенджамин Ли Уорф в 30-е годы XX века ответили утвердительно, предложив гипотезу лингвистической относительности. Ей суждено было сыграть огромную роль в исследовании проблем взаимосвязи языка и сознания. Concepture публикует статью о гипотезе лингвистической относительности Сепира-Уорфа.

Вероятно, никто не станет спорить с тем, что при определенных усилиях мы можем выучить другой язык. Но будем ли мы думать на нем? И более того, будем ли мы воспринимать мир так же, как те, кто вошел в этот язык с рождения?

Возможно, эта задача не кажется такой уж сложной, если мы представляем себе привычные индоевропейские языки. Вопрос становится более запутанным, если мы представим себе языки с отличающейся структурой – например, тональные азиатские языки или индейские (америндские) языки, в которых обнаруживаются весьма оригинальные представления о пространстве и времени, об описании отношений и атрибуции предметов.

В самом деле, антропологами описаны языки, не знающие цветов и чисел, будущего времени. И наоборот, есть языки, где невозможно что-либо сказать без уточнения, насколько хорошо ты это знаешь, или различающие больше сотни родовых групп (вместо мужского, женского, среднего).

Необычные примеры языков, равно как и странности нашего собственного поведения в связи со словами, заставили специалистов ХХ века поставить вопрос о том, насколько сильно язык влияет на мышление.

Все мы вышли из Гумбольдта

Как и любое научное предположение, гипотеза Сепира-Уорфа появилась не на пустом месте. Ей предшествовала традиция изучения языка и как формальной системы знаков, и как фактора, влияющего на процесс познания. В лингвистике важную попытку осмыслить формирующую роль системы языка по отношению к мышлению предприняли немецкие мыслители XVIII века Иоганн Гердер и Вильгельм Гумбольдт.

Гердер считал, что язык формирует и, следовательно, в некотором роде ограничивает мыслительный процесс. Мы мыслим при помощи языка, так как мыслить значит, в первую очередь, «говорить про себя (не вслух)». Поэтому каждый народ говорит так, как он мыслит, и мыслит так, как он говорит. По Гердеру, язык – не только орудие, но и «шаблон науки», её «формирующий творец».

Если Гердер говорит о языке как о «зеркале народа», то в работах Гумбольдта и представителей неогумбольдтианского направления такая постановка вопроса постепенно превращается в идеалистическую концепцию языка. Язык есть проявление деятельности «духа народа». От Гердера Гумбольдт воспринял и тезис о мировоззрении, содержащемся в каждой языковой системе, а также представление о языке как о творческой силе, формирующей способ мышления членов данной языковой группы или народа.

На воззрения Гумбольдта повлияли идеи из ранних произведений Канта и Гегеля, поэтому в его философии языка столь сильно подчеркивается субъективный фактор в познании, активная роль языка в познавательной деятельности людей. В частности, Гумбольдт утверждает:

«Совокупность доступного познанию лежит, как поле, обрабатываемое человеческим духом, между всеми языками и независимо от них, посредине; человек может приблизиться к этой чисто объективной сфере не иначе, как посредством свойственных ему способов познания и чувствования, то есть субъективным образом».

Согласовывая эту мысль с тезисом о единстве языка и мышления, Гумбольдт пытается выяснить специфическую роль языка в создании человеком картины мира. Он утверждает, что отдельные элементы языка означают не сами предметы, а понятия, которые образовываются в процессе языкотворчества. Из впечатлений, получаемых от внешней среды, человек (или народ) с помощью языка творит свой особый мир, объективирующийся в этом языке. Внешняя действительность преломляется в языке народа. Гумбольдт пишет:

«Если звук стоит между предметом и человеком, то весь язык в целом находится между человеком и воздействующей на него внутренним и внешним образом природой. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять и усвоить мир предметов… Так как восприятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком. <…> каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти, только в том случае, если вступаешь в другой круг».

По пути, проторенном Гумбольдтом, пошли многие лингвисты, образовав неогумбольдтианскую школу, которая продолжила разрабатывать идеи своего учителя. В русле концепции Гумбольдта свое движение начали и авторы гипотезы лингвистической относительности Сепир и Уорф.

Основные положения гипотезы

Основным преимуществом гипотезы Сепира-Уорфа по сравнению с концепцией Гумбольдта некоторые считают то, что её можно попробовать научно проверить – как эмпирическими методами, так и путем её логического анализа. Научные методы проверки гипотезы лингвистической относительности можно разделить на прямые и косвенные.

К прямым методам относятся исследования в области этнолингвистики, изучающие соотношение языка, мышления и национальной культуры различных народов, особенно тех, чья культура не подверглась современному воздействию. К косвенным методам проверки относятся психолингвистические исследования, которые ставят своей целью установление отношений между использованием данного языка и конкретным поведением людей.

Гипотеза Сепира-Уорфа связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропологической школы. Заинтересованность ученых культурой и языками американских индейцев вполне понятна на фоне тех социальных проблем, которые возникли в США в связи с существованием в стране аборигенов американского континента – многочисленных индейских племен. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языка – с другой, имели у индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем приходилось сталкиваться в подобных областях ученым. Это обстоятельство и подсказало ученым мысль о прямой связи между формами языка, культуры и мышления.

Наиболее полно эту мысль впервые выразил представитель американской науки о языке Эдуард Сепир, а Бенджамин Ли Уорф попытался наполнить идею конкретными подтверждениями, полученными из исследований языка индейского племени хопи. Теоретическое обобщение этих мыслей и называется гипотезой Сепира-Уорфа, или гипотезой лингвистической относительности. На каких же положениях держится гипотеза? В её основу легли две идеи.

Идея 1. Язык – продукт общества, и мы воспитываемся и мыслим в определенной лингвистической системе с детства. Мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка. Язык – не просто средство разрешения частных проблем общения и мышления, но наш «мир» строится бессознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

Идея 2. В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды, различные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают ту же самую действительность. Миры, в которых живут общества, – это различные миры, а не просто один и тот же мир, к которому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки.

Или если выразить это предельно коротко: взаимодействуя с одной и той же действительностью, мы членим её по-разному, так как изначально определены языковой системой, предписывающей определенное членение. Мы сталкиваемся с этими различиями в членении и конструировании реальности, встречая необычные слова, которые в нашем языке требуют развернутого описания. Например, это датское «хюгге», португальское «саудади», изобретенное Кольриджем «серендипити», немецкое «драхенфюттер», гэльское «ладравила», японское «моно но аваре», финское «калсарикяннит» и многие другие. Даже обладая одинаковым телом, человек в разных языках по-разному делит его на части. Об этом свидетельствует и Уорф:

«Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию».

Без этой структуры, ограничивающей наше представление о мире, любой полученный опыт был бы бессвязным набором данных, мало помогающим в ориентации в мире. Поэтому Сепир называет язык самобытной и творческой символической системой, которая и определяет наш опыт.

Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, «регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформляется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возможный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничениями». Сепир буквально именует это тиранией языка, навязывающего нам определенную ориентацию в мире. Здесь речь идет не о творении языком картины действительности, а об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт.

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф решает проверить их на конкретном материале, а знакомство с культурой хопи дает ему такую возможность. В результате своих исследований Уорф делает радикальный вывод: принцип относительности гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем.

Детерминизм или относительность?

Стоит отметить, что Уорфа интересовали не только необычные языки, но и то, как наш собственный влияет на человеческое поведение. Языковая привычка может оказаться не такой уж безобидной – об этом он знал на собственном опыте. Уорф, работая инспектором в страховой компании, заметил, что, несмотря на запрещающие надписи, работники склада курят и бросают окурки там, где написано «Empty gasoline tanks» (но почти никогда не ведут себя так возле надписи «Full gasoline tanks»). Он предположил, что слово «empty» (пустой) заставляет людей забыть о том, что что пары бензина в опустошенных баках весьма пожароопасны.

Это и многие другие суждения Уорфа сделали гипотезу лингвистической относительности весьма убедительной и популярной. Она стала широко обсуждаться в рамках исследований, касающихся языка и мышления. Однако вскоре обнаружилось, что гипотеза состоит из двух утверждений. Или, как считают некоторые, возможны две формулировки (сильная и слабая) для этой гипотезы. В самом деле, можно сказать, что группы людей, говорящих на разных языках, по-разному постигают мир. Этот тезис можно назвать идеей лингвистической относительности или слабой версией гипотезы. Но ряд исследователей пошли дальше, утверждая, что язык является основной причиной подобных различий. А это уже идея лингвистического детерминизма или сильная версия гипотезы.

Пожалуй, разницу между ними удобно проиллюстрировать на вышеупомянутом примере. Опираясь на первое суждение, мы могли бы утверждать, что носители другого языка будут не столь халатны. Можно даже экспериментально проверить это на тех, чей язык более четко разделяет слова, означающие «пустоту» (отсутствие) и «опустошенность» (наличие следов присутствия). Если же мы уверены в правомерности второго подхода, то мы бы стали утверждать, что именно семантика английского слова «empty» является главной причиной невнимательности людей, а прочие факторы – например, неосознанное подражание другим курильщикам, незнание физики или отсутствие контроля – не имеют никакого значения.

Несмотря на то, что идея, согласно которой причины многих явлений и особенностей людей коренятся в языке, как кажется, обещает бóльшую ясность, на деле всё несколько сложнее. Ведь каждый исследователь – уже носитель какого-то языка, а значит, возможность объективного научного знания попросту недостижима. Под большим вопросом оказывается и любой культурный и языковой перевод.

Мнения «за» и «против»

Гипотеза Сепира-Уорфа быстро получила распространение среди научной общественности середины ХХ века. У неё появились решительные и восторженные сторонники и вместе с тем – не менее решительные противники.

Ученики и последователи Уорфа пошли по пути пересмотра теории, дабы вычленить наиболее рациональные идеи. Они выделили два разных аспекта языка, влияющих на познание. Первый – это словарь языка, та лексическая база, которая классифицирует мир, ограничивает то, что можно легко назвать (например, сколько есть базовых названий для цветов в языке).

Второй же аспект касается «способов говорения» или грамматики языка. Они оказываются связаны не только с тем, как определенная культура привыкла представлять пространство, время, счет и т. д., но и с индивидуальными особенностями. Так, например, в языке хопи слова, которые мы считаем существительными («молния», «облако дыма»), выражаются глаголами, но в конечном счете это не означает невозможности перевода.

Критики гипотезы тоже отмечали ценность высказанных идей, хотя и в целом ряде направлений этнографической и лингвистической науки слово «релятивист» стало чуть ли не оскорблением. В конечном счете, именно Уорф стал популяризатором вопросов об относительности и несоизмеримости языковых картин мира. Критики Уорфа и его сторонников отмечали, что те слишком часто спекулируют критериями соизмеримости, понимая под ними только «полную соизмеримость», а точнее – её недостижимость.

Однако, как замечает американский когнитивный лингвист Джордж Лакофф, при выполнении одного из нескольких критериев мы получаем частичную соизмеримость, а значит и возможность понимания и/или перевода. Например, в языке микстек нет предлогов, а используется образ тела: вместо привычных «на коврике», «на ветке», «на крыше дома» они буквально говорят «лицо-ковер», «рука-дерево», «спина-дом». Очевидно, носитель русского с большим затруднением сможет создавать такими конструкциями (например, «на столе» – это на его спине или на лице?), а вот привыкнуть понимать их – несложно.

Кстати, Лакофф предпримет оригинальную попытку оправдания Уорфа, описывая его как человека, верящего в объективность факта лингвистической относительности, но не добавляющий к этому оценочного аспекта (в ценностном плане он так и остался ученым, стремящимся к истине). А американский философ Макс Блэк заканчивает критический анализ работ Уорфа следующими словами:

«Своими отрицательными выводами мне не хотелось бы создать впечатление о том, что работы Уорфа не представляют большой ценности. Как это часто бывает в истории мысли, самые спорные взгляды оказываются самыми плодотворными. Сами ошибки Уорфа гораздо интереснее избитых банальностей более осторожных ученых».

Надежды на открытие универсальных аспектов культур и языков или общечеловеческих инвариантов многократно подвергались критике в ХХ веке. И гипотеза Сепира-Уорфа внесла огромный вклад в эту деструкцию. Однако, оставляя после себя критическую ясность, она позволила обнаружить и новые закономерности в науках о человеке, очищенные от многих предрассудков и стереотипов.

В оформлении использованы иллюстрации Scott Lyle. На превью – кадр из фильма Дени Вильнева «Прибытие» (2016).

Жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности

Мария Бурас,
генеральный директор Центра прикладных коммуникаций,
Максим Кронгауз,
доктор филологических наук, директор Института лингвистики Российского гуманитарного университета
«Наука и жизнь» №8, 2011

Во всех науках есть теории, занимающие совершенно особое место. Обычная жизнь гипотезы делится на несколько стадий: выдвижение идеи, её проверка, подтверждение/опровержение. У некоторых из них стадия подтверждения отсутствует — они сразу опровергаются; другие же первоначально подтверждаются и даже приобретают статус теорий, чтобы потом всё равно быть опровергнутыми и уступить дорогу новым предположениям. Но есть гипотезы, судьба которых не столь линейна. Они неоднократно опровергаются, неоднократно подтверждаются, забываются, вновь привлекают интерес исследователей, обрастают легендами и становятся частью не только науки, но и культуры вообще.

Именно такова жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности, более известной как гипотеза Сепира—Уорфа.

Как часто бывает с идеями, точная дата рождения гипотезы Сепира—Уорфа неизвестна. Считается, что она возникла в 30-х годах прошлого века, а точнее, её сформулировал во время лекций Бенджамин Ли Уорф. Именно он и дал ей название «гипотеза лингвистической относительности». Его идея обладает свойствами, которыми должна обладать великая научная гипотеза: чрезвычайная простота и фундаментальность.

Если совсем коротко, то Бенджамин Уорф утверждал: язык определяет мышление и способ познания. Эту элементарную формулировку обсуждают уже много десятилетий. В результате чередующихся подтверждений и опровержений сформулированы два варианта: сильный и слабый, которые различаются, собственно, только глаголом. В сильном варианте утверждение гласит, что язык определяет мышление, а в слабом — что язык влияет на мышление.

Не будем сейчас закапываться в философские различия между глаголами, а обратимся лучше к истории вопроса.

Идеи не рождаются на пустом месте, предшественники есть и у идеи о связи языка и мышления. Первым и основным считается великий немецкий философ и языковед Вильгельм фон Гумбольдт. Отчасти под влиянием своего не менее великого брата-путешественника Александра он увлёкся экзотическими языками. Его последняя, оставшаяся незаконченной работа посвящена кави — одному из языков острова Ява. Возможно, всё это и привело к формулировке идеи о связи языка и духа народов, которую можно проиллюстрировать одной из самых известных цитат Гумбольдта: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

Идеи Гумбольдта подхватили и развивают до сих пор. Среди наиболее значительных его последователей можно назвать неогумбольдтианцев, как, например, знаменитый немецкий лингвист Лео Вайсгербер (1899–1985). Сам он родился в Лотарингии — области, расположенной на границе Германии и Франции, и поэтому был билингвом, то есть одинаково хорошо владел двумя языками: немецким и французским.

Вообще, информация об изучении экзотических языков или о владении несколькими языками очень важна для понимания того, почему и как учёный задумывается о связи языка и мышления и начинает искать доказательства этой связи.

Вайсгербер полагал, что каждый язык уникален и в каждом языке заложена своя так называемая картина мира — культурноспецифическая модель. Так что можно говорить о том, что способ мышления народа определяется языком, то есть о своего рода «стиле присвоения действительности» посредством языка. Именно Вайсгербер ввёл понятие языковой картины мира, ставшее популярным в современной лингвистике.

Гораздо менее зависима от идей Гумбольдта другая — американская — линия. Она получила название «этнолингвистика», а её создателем считается великий американский лингвист Эдуард Сепир. Впрочем, своим появлением этнолингвистика во многом обязана Францу Боасу, основателю антропологической школы, учителю Сепира. Вместе с учениками Сепир изучал языки и культуру американских индейцев и накопил огромный материал — описание языков Северной и Центральной Америки. Он выдвинул принцип культурного релятивизма, по сути отрицавший превосходство западной культуры и утверждавший, что поведение людей, в том числе и речевое, должно оценивать в рамках их собственной культуры, а не с точки зрения других культур, считающих такое поведение бессмысленным или даже варварским.

Эдуард Сепир, используя накопленный материал, сравнивал грамматические системы многочисленных языков, показывал их различия и делал на этом основании более масштабные выводы. Он полагал, что язык — это «символический ключ к поведению», потому что опыт в значительной степени интерпретируется через призму конкретного языка и наиболее явно проявляется во взаимосвязи языка и мышления. Влияние Сепира в среде американских лингвистов трудно переоценить. Он так же, как и Боас, создал собственную школу, но, в отличие от своего учителя, уже сугубо лингвистическую. Среди учеников Сепира оказался и химик-технолог, служивший инспектором в страховой компании, — Бенджамин Ли Уорф. Его интерес к языку проявлялся даже на его рабочем месте. Так, расследуя случаи возгорания на складах, он обратил внимание, что люди никогда не курят рядом с полными бензиновыми цистернами, но если на складе написано «Empty gasoline drums», то есть «пустые цистерны из-под бензина», работники ведут себя принципиально иначе: курят и небрежно бросают окурки. Он отметил, что такое поведение вызвано словом empty (пустые): даже зная, что бензиновые пары в цистернах более взрыво- и пожароопасны, чем просто бензин, люди расслабляются. В этом и других подобных примерах Уорф усматривал влияние языка на человеческое мышление и поведение.

Но, конечно, его вкладом в науку стали не эти любопытные, но вполне дилетантские наблюдения, а то, что вслед за своим учителем Уорф обратился к индейским языкам. Отличие языков и культуры индейцев от того, что было ему хорошо известно, оказалось столь значительным, что он не стал разбираться в нюансах и объединил все «цивилизованные» языки и культуры под общим названием «среднеевропейский стандарт» (Standard Average European).

Одна из главных его статей, лёгшая в фундамент гипотезы, как раз и посвящена сравнению выражений понятия времени в европейских языках, с одной стороны, и в языке индейцев хопи — с другой. Он показал, что в языке хопи нет слов, обозначающих периоды времени, таких как мгновение, час, понедельник, утро, со значением времени, и хопи не рассматривают время как поток дискретных элементов. В этой работе Уорф проследил, как соотносятся грамматические и лексические способы выражения времени в разных языках с поведением и культурой носителей.

Ещё один знаменитый пример, упоминания которого трудно избежать, связан с количеством слов для обозначения снега в разных языках. Цитируя своего учителя Боаса, Уорф говорил, что в эскимосских языках есть несколько разных слов для обозначения разных видов снега, а в английском все они объединены в одном слове snow. Свою главную идею Уорф высказал, в частности, таким образом: «Мы членим природу по линиям, проложенным нашим родным языком», — и назвал её гипотезой лингвистической относительности.

Именно ей и суждена была долгая, бурная жизнь со взлётами и падениями, с прославлением и поруганием.

В 1953 году Харри Хойер — другой ученик Сепира и коллега Уорфа — организовал знаменитую конференцию, посвящённую этой гипотезе, и привлёк к ней не только лингвистов, но и психологов, философов и представителей других гуманитарных наук — как сторонников, так и противников. Дискуссии оказались крайне плодотворными, а по итогам конференции был опубликован сборник. Вскоре появился и полный сборник статей Уорфа, изданный посмертно, по сути — основной его труд. Всё это стало первым пиком научного и общественного интереса к гипотезе, ознаменовавшим её взлёт.

А дальше началась череда разочарований и неприятностей, состоявших в разоблачении как идеи, так и самого Уорфа. Учёного обвинили в том, что он никогда не ездил к индейцам хопи, а работал с единственным представителем этого народа, жившим в городе.

Более того, в 1983 году Эккехарт Малотки опубликовал книгу, посвящённую времени в языке хопи. На первой странице книги располагались всего две фразы. Одна — цитата из Уорфа, где он утверждал, что в языке хопи нет ни слов, ни грамматических форм, ни конструкций или выражений, которые бы прямо соотносились с тем, что мы называем временем. Под этой цитатой следовало предложение на языке хопи и его перевод на английский. По-русски это бы звучало так: Тогда на следующий день довольно рано утром, в час, когда люди молятся солнцу, примерно в это время он снова разбудил девушку. Иначе говоря, Малотки полностью перечёркивал выводы, сделанные Уорфом о времени в языке хопи.

Второе разоблачение касалось знаменитого примера с названиями снега в эскимосских языках. При цитировании Уорфа количество слов для разных видов снега постоянно росло, пока в редакционной статье в «The New York Times» в 1984 году не достигло 100. Над этим-то и издевались американские учёные, замечая, что такого количества слов в эскимосских языках нет, а в английском, в действительности, гораздо больше одного.

Разоблачения эти, правда, были слегка неубедительные. Во втором случае разоблачался вовсе не Уорф, а неправильная цитата из газеты. В первом же случае остаётся не вполне понятным, что произошло за почти 50 лет в языке хопи (например, не происходили ли в нём изменения под влиянием английского) и так ли уж неправ Уорф. Тем более что по другим свидетельствам, он к хопи ездил и серьёзно изучал их язык.

Более сильным «противником» оказалась теория универсальной грамматики, разработанная не менее замечательным американским лингвистом, нашим современником Ноамом Хомским. Он — один из самых цитируемых учёных в мире, живой классик, основоположник генеративной грамматики, определившей направление развития лингвистики в ХХ веке. Одна из главных идей Хомского касалась врождённости языковых способностей. Он утверждает, что грамматика универсальна и дана человеку в готовом виде так же, как законы природы. Из тезиса о врождённости выводится тезис о глубинном единстве всех языков. А все существующие различия признаются поверхностными. Другими словами, у всех языков мира на глубинном уровне есть нечто общее, и знание общего является врождённым для человека, что и даёт ему возможность овладевать любым языком.

Таким образом, теория универсальной грамматики оказалась противоположной гипотезе лингвистической относительности, потому что в соответствии с ней языковые способности и мышление оказались не связаны друг с другом и взаимонезависимы.

Основная битва между двумя ключевыми идеями ХХ века — релятивизмом и универсализмом — развернулась в области цветообозначения. Релятивисты утверждали: устройство лексики цветообозначения в разных языках различно, что влияет на мышление, которое, в свою очередь, воздействует на восприятие цвета говорящими. Среди универсалистов самым авторитетным оказалось исследование Брента Берлина и Пола Кея. Они показали, что область цветообозначения подчиняется общим законам, которые определяются физиологическими возможностями человека воспринимать цвет. Учёные выделили 11 основных цветов и предложили их иерархию: {black, white} → {red} → {green, yellow} → {blue} → {brown} → {grey, orange, pink, purple}. Иерархия означала, что менее важные цвета (например, grey или чуть более значимый brown) встречаются в языке, только если в нём уже существуют все цвета, занимающие более высокие позиции.

Хотя Берлин и Кей опубликовали работу в 1969 году, споры между универсалистами и релятивистами ведутся до сих пор. Релятивисты отмечают, что физиология восприятия цвета во многих случаях менее важна, чем так называемые прототипы. Так, в русском языке для различения голубого и синего цветов более важным оказывается не физиологическая способность к восприятию соответствующей длины световой волны, а апелляция к двум прототипам: небо и речная вода.

К слову сказать, современные, достаточно сложные эксперименты показывают, что носители тех языков, в которых для определённых цветов существуют отдельные слова, имеют преимущество в распознавании этих цветов (более высокая скорость).

Хотя борьба между универсалистами и релятивистами продолжается, в последние годы ситуация изменилась. Грубо говоря, период «разоблачения» гипотезы Сепира—Уорфа закончился. Связано это, прежде всего, с двумя факторами: появлением новых языковых данных и их экспериментальной проверкой. Впрочем, экспериментально проверяются и старые данные. Сегодня без эксперимента разговор о гипотезе Сепира—Уорфа вести уже даже как-то и неприлично. Расскажем же о нескольких языках, которые заставляют взглянуть на гипотезу Сепира—Уорфа по-новому.

Во-первых, конечно, язык пираха. Вот уж действительно, говоря словами Булгакова, «что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!». В языке пираха нет (или почти нет) числительных, слов для обозначений цвета и родства, прошедшего и будущего времени. Нет сложных предложений, что, кстати, противоречит теории Хомского. Особенно интересно отсутствие числительных. Но сначала — о том, что такое пираха. Это язык народа пираха (чуть более 300 человек), охотников и собирателей, который живёт в Амазонии, в отдалённом северо-западном районе Бразилии, по берегам реки Маиси, притока реки Амазонки. Уникальность народа в том, что он не хочет ассимилироваться. Они почти не разговаривают на португальском языке и не используют достижения цивилизации. Основная информация о народе пришла к нам от исследователя Даниэла Эверетта и его жены Керен.

Эверетт установил, что в языке пираха есть два слова со значением количества: «мало» и «много». Если Эверетт насыпáл на столе кучку из камней и просил положить рядом такую же, индейцы могли это сделать, ставя в соответствие каждому камешку из первой кучки свой собственный. Но если первую кучку убирали, восстановить количество камней индейцы уже не могли, поскольку соответствующих числительных, помогающих запомнить нужное число, у них нет. Более того, когда Эверетт попытался заняться просветительством и научить пираха считать, они отказались, решив, что это им ни к чему.

Казалось, язык пираха — та замечательная находка, которая подтверждает, что язык и мышление связаны между собой. Пираха, живущие здесь и сейчас, не знают грамматических времён, придаточных предложений и всего того, что им не нужно для жизни. Но универсалисты и здесь вышли из положения. Они заявили, что это не язык пираха влияет на их индивидуальное мышление, а быт, условия жизни совершенно независимо повлияли, с одной стороны, на устройство языка, а с другой — на то, как они мыслят и познают мир. Аргумент оказался во многом решающим в том смысле, что стало ясно: никакие конкретные данные не могут поставить точку в споре. Это два разных взгляда на мир.

И всё-таки рассмотрим ещё несколько замечательных примеров.

В языках мира существуют разные типы ориентации в пространстве. Вот три основных: эгоцентричная, географическая и ландшафтная. Эгоцентричность означает, что все предметы ориентируются относительно говорящего. Так, мы, например, говорим «справа от меня», «впереди меня». Даже когда мы говорим «слева от дома», мы имеем в виду то, как мы смотрим на дом. То есть в «эгоцентричных» языках используют слова типа право, лево, впереди, сзади, сверху, снизу. Кроме русского языка к «эгоцентричным» относятся английский, немецкий, французский, да и все широко распространённые языки.

Совсем иначе устроены географическая и ландшафтная ориентации, которые присутствуют в довольно экзотических языках. При географической ориентации говорящий располагает все предметы по сторонам света: север, юг, восток и запад, а при ландшафтной ориентирами выступают наиболее заметные элементы ландшафта: гора, море или же вершина/подножие холма. Интересно, что даже для маленьких объектов и малых расстояний всё равно используются такие крупные ориентиры (например, к югу от пальца или к морю от носа).

Так, в гуугу йимитхирр — языке одноимённого народа аборигенов Австралии, проживающих на севере штата Квинсленд, — ориентируют все предметы не относительно себя, а относительно сторон света. Вот один из примеров, любимых лингвистами. Мы скажем нечто вроде «муравей справа от твоей ноги», а абориген ту же мысль выразит иначе: к югу от твоей ноги, или к северу, или к востоку — в зависимости от того, как муравей реально расположен (хотя он всегда будет справа от ноги). Понятно, что у себя дома аборигены легко определяют стороны света — по солнцу, по мху, по природным приметам, просто зная, в конце концов, где север, юг, восток и запад. Самое удивительное, однако, состоит в том, что они не утрачивают способности ориентироваться по сторонам света и в незнакомой местности и ситуации, в том числе и будучи вывезенными в какой-то город, как будто у них в голове находится встроенный компас. По крайней мере, таковы свидетельства экспериментаторов.

Индейцы майя, говорящие на языке цельталь (проживают в штате Чьяпас в Мексике), ориентируют предметы относительно особенностей природного ландшафта местности, в которой они живут, располагая их либо выше по холму, либо ниже. То есть про того же муравья они могли бы сказать что-то вроде «муравей выше по холму от твоей ноги».

С вывезенными в Голландию представителями народа цельталь проводил эксперименты лингвист Стивен Левинсон. Оказалось, что индейцы цельталь решают некоторые пространственные задачи лучше голландцев, потому что устанавливают тождества, основываясь на иных пространственных принципах. Голландцы, как и мы, считают тождественными объекты, являющиеся в действительности зеркальными отражениями друг друга. Грубо говоря, если голландцу и индейцу цельталь продемонстрировать два номера в гостинице, расположенные по разные стороны гостиничного коридора, то они увидят их по-разному. Голландец, увидев в обоих номерах кровать слева от двери, а стол — справа, сочтёт, что номера одинаковы. Индеец же цельталь заметит принципиальные различия, ведь кровать в одном номере расположена к северу от двери, а стол — к югу, а в другом номере всё обстоит ровно наоборот.

Собственно, для универсалистов и эти эксперименты не станут доказательством, но дело уже не в этом. Сегодня учёные сосредоточены не на том, чтобы доказывать или разоблачать гипотезу Сепира—Уорфа. Вместо этого они исследуют отношения между мышлением, языком и культурой и описывают конкретные механизмы взаимовлияния. Более того, параллели между языком и мышлением, установленные в последние десятилетия, производят впечатление даже на специалистов.

Споры и дискуссии по поводу гипотезы Сепира—Уорфа оказались чрезвычайно плодотворны для развития не только лингвистики, но и многих гуманитарных наук. Тем не менее мы не можем до сих пор точно сказать, истинна ли эта гипотеза или ложна. В чём же дело?

Гипотеза Сепира—Уорфа провисает в своей второй части. Мы не очень понимаем, что такое мышление и сознание и что значит «влиять на них». Часть дискуссий связана с попытками как-то переформулировать гипотезу, сделать её более проверяемой. Но, как правило, другие формулировки делали её менее глобальной и, как следствие, снижали интерес к проблеме. По-видимому, одним из очень интересных способов отказа от гипотезы Сепира—Уорфа в лингвистике стало использование термина «языковая картина мира». Таким образом, лингвисты отказываются рассуждать о малопонятных материях «мышление» и «познание», а вводят некое красивое, собственно лингвистическое понятие «языковая картина мира» и с увлечением описывают её различные фрагменты. Понятно, что, например, наша, русская, картина мира и картина мира пираха сильно различаются: например, какие представления сложились в отношениях, связанных с семьёй, цветом, и тому подобное. Но, во-первых, единой и цельной языковой картины мира не существует, фрагменты одного и того же языка могут противоречить друг другу. Скажем, в русской картине мира небо интерпретировалось как высокий свод (отсюда и сложное слово небосвод), по которому солнце всходит и за который оно заходит. На плоскую природу неба указывает и выбор предлога по во фразе По небу плывут облака. Однако интерпретация неба как пространства тоже возможна, и тогда слово сочетается уже с предлогом в. Вспомним хотя бы фразу из песни Юрия Шевчука: «Осень. В небе жгут корабли».

Во-вторых, не определён статус понятия «языковая картина мира». Оно вроде бы находится в компетенции лингвистики и отчасти защищает лингвистов от критики других учёных. Более или менее очевидно, что язык влияет на картину мира, но что такое сама эта картина, как она связана с мышлением и познанием — совершенно неясно. Так что введение нового термина, защищая лингвистов и позволяя им заниматься своим делом, одновременно снижает значимость исследований.

Есть ещё один очень важный и, может быть, самый актуальный способ переформулирования гипотезы Сепира—Уорфа. Сегодня язык пытаются связать с когнитивными способностями человека. Слово «когнитивный» — необычайно модное — открывает в наше время все двери. Но, к сожалению, не становится от этого более понятным. Ведь, по сути, «когнитивный» означает «связанный с мышлением».

Таким образом, можно признать, что за 80 лет существования гипотезы именно не очень строгая формулировка позволила ей стать сверхпродуктивной исследовательской и методологической рамкой. Перефразируя слова Фаины Раневской о Моне Лизе, гипотеза Сепира—Уорфа теперь уже сама может выбирать, кому ей нравиться, а кому нет.

Литература:
1) Под редакцией В. А. Звегинцева. Раздел «Гипотеза Сепира—Уорфа» // Новое в лингвистике. — М., 1960. — Вып. 1. С. 111–215.
2) Стивен Пинкер. Язык как инстинкт. — М.: Едиториал УРСС, 2004.

Видео:
Лекция профессора М. А. Кронгауза «Язык и мышление: гипотеза лингвистической относительности».

Жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности

Во всех науках есть теории, занимающие совершенно особое место. Обычная жизнь гипотезы делится на несколько стадий: выдвижение идеи, её проверка, подтверждение/опровержение. У некоторых из них стадия подтверждения отсутствует — они сразу опровергаются; другие же первоначально подтверждаются и даже приобретают статус теорий, чтобы потом всё равно быть опровергнутыми и уступить дорогу новым предположениям. Но есть гипотезы, судьба которых не столь линейна. Они неоднократно опровергаются, неоднократно подтверждаются, забываются, вновь привлекают интерес исследователей, обрастают легендами и становятся частью не только науки, но и культуры вообще.

Изучение языков примитивных народов, накопление огромного материала в этой области позволило учёным выдвинуть гипотезы, которые оказали влияние не только на лингвистику, но и на другие гуманитарные науки. Новая Гвинея. Фото Дэвида Джиллисона.

Вильгельм фон Гумбольдт (1767—1835) — немецкий филолог и философ, старший брат известного естествоиспытателя Александра фон Гумбольдта. По существу стал основоположником лингвистики как самостоятельной дисциплины.

Эдуард Сепир (1884—1939) — американский языковед и этнолог. Основные его работы посвящены вопросам общего языкознания и языкам американских индейцев.

Бенджамин Уорф (1897—1941) — американский лингвист. Его исследования в области лингвистики связаны с соотношением языка и мышления.

Рокуэлл Кент (1882—1971). «Гренландия». Американский художник пытался увидеть природу глазами эскимосов, среди которых он прожил много лет.

Ноам Хомский (р.1928) — американский лингвист и общественный деятель. Создатель теории порождающей (генеративной) грамматики. Приверженец идеи врождённых языковых способностей и универсальной грамматики.

‹

›

Именно такова жизнь и судьба гипотезы лингвистической относительности, более известной как гипотеза Сепира — Уорфа.

Как часто бывает с идеями, точная дата рождения гипотезы Сепира — Уорфа неизвестна. Считается, что она возникла в 30-х годах прошлого века, а точнее, её сформулировал во время лекций Бенджамин Ли Уорф. Именно он и дал ей название «гипотеза лингвистической относительности». Его идея обладает свойствами, которыми должна обладать великая научная гипотеза: чрезвычайная простота и фундаментальность.

Если совсем коротко, то Бенджамин Уорф утверждал: язык определяет мышление и способ познания. Эту элементарную формулировку обсуждают уже много десятилетий. В результате чередующихся подтверждений и опровержений сформулированы два варианта: сильный и слабый, которые различаются, собственно, только глаголом. В сильном варианте утверждение гласит, что язык определяет мышление, а в слабом — что язык влияет на мышление.

Не будем сейчас закапываться в философские различия между глаголами, а обратимся лучше к истории вопроса.

Идеи не рождаются на пустом месте, предшественники есть и у идеи о связи языка и мышления. Первым и основным считается великий немецкий философ и языковед Вильгельм фон Гумбольдт. Отчасти под влиянием своего не менее великого брата-путешественника Александра он увлёкся экзотическими языками. Его последняя, оставшаяся незаконченной работа посвящена кави — одному из языков острова Ява. Возможно, всё это и привело к формулировке идеи о связи языка и духа народов, которую можно проиллюстрировать одной из самых известных цитат Гумбольдта: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

Идеи Гумбольдта подхватили и развивают до сих пор. Среди наиболее значительных его последователей можно назвать неогумбольдтианцев, как, например, знаменитый немецкий лингвист Лео Вайсгербер (1899—1985). Сам он родился в Лотарингии — области, расположенной на границе Германии и Франции, и поэтому был билингвом, то есть одинаково хорошо владел двумя языками: немецким и французским.

Вообще, информация об изучении экзотических языков или о владении несколькими языками очень важна для понимания того, почему и как учёный задумывается о связи языка и мышления и начинает искать доказательства этой связи.

Вайсгербер полагал, что каждый язык уникален и в каждом языке заложена своя так называемая картина мира — культурноспецифическая модель. Так что можно говорить о том, что способ мышления народа определяется языком, то есть о своего рода «стиле присвоения действительности» посредством языка. Именно Вайсгербер ввёл понятие языковой картины мира, ставшее популярным в современной лингвистике.

Гораздо менее зависима от идей Гумбольдта другая — американская — линия. Она получила название «этнолингвистика», а её создателем считается великий американский лингвист Эдуард Сепир. Впрочем, своим появлением этнолингвистика во многом обязана Францу Боасу, основателю антропологической школы, учителю Сепира. Вместе с учениками Сепир изучал языки и культуру американских индейцев и накопил огромный материал — описание языков Северной и Центральной Америки. Он выдвинул принцип культурного релятивизма, по сути отрицавший превосходство западной культуры и утверждавший, что поведение людей, в том числе и речевое, дóлжно оценивать в рамках их собственной культуры, а не с точки зрения других культур, считающих такое поведение бессмысленным или даже варварским.

Эдуард Сепир, используя накопленный материал, сравнивал грамматические системы многочисленных языков, показывал их различия и делал на этом основании более масштабные выводы. Он полагал, что язык — это «символический ключ к поведению», потому что опыт в значительной степени интерпретируется через призму конкретного языка и наиболее явно проявляется во взаимосвязи языка и мышления. Влияние Сепира в среде американских лингвистов трудно переоценить. Он так же, как и Боас, создал собственную школу, но, в отличие от своего учителя, уже сугубо лингвистическую. Среди учеников Сепира оказался и химик-технолог, служивший инспектором в страховой компании, — Бенджамин Ли Уорф. Его интерес к языку проявлялся даже на его рабочем месте. Так, расследуя случаи возгорания на складах, он обратил внимание, что люди никогда не курят рядом с полными бензиновыми цистернами, но если на складе написано «Empty gasoline drums», то есть «пустые цистерны из-под бензина», работники ведут себя принципиально иначе: курят и небрежно бросают окурки. Он отметил, что такое поведение вызвано словом empty (пустые): даже зная, что бензиновые пары в цистернах более взрыво- и пожароопасны, чем просто бензин, люди расслабляются. В этом и других подобных примерах Уорф усматривал влияние языка на человеческое мышление и поведение.

Но, конечно, его вкладом в науку стали не эти любопытные, но вполне дилетантские наблюдения, а то, что вслед за своим учителем Уорф обратился к индейским языкам. Отличие языков и культуры индейцев от того, что было ему хорошо известно, оказалось столь значительным, что он не стал разбираться в нюансах и объединил все «цивилизованные» языки и культуры под общим названием «среднеевропейский стандарт» (Standard Average European).

Одна из главных его статей, лёгшая в фундамент гипотезы, как раз и посвящена сравнению выражений понятия времени в европейских языках, с одной стороны, и в языке индейцев хопи — с другой. Он показал, что в языке хопи нет слов, обозначающих периоды времени, таких как мгновение, час, понедельник, утро, со значением времени, и хопи не рассматривают время как поток дискретных элементов. В этой работе Уорф проследил, как соотносятся грамматические и лексические способы выражения времени в разных языках с поведением и культурой носителей.

Ещё один знаменитый пример, упоминания которого трудно избежать, связан с количеством слов для обозначения снега в разных языках. Цитируя своего учителя Боаса, Уорф говорил, что в эскимосских языках есть несколько разных слов для обозначения разных видов снега, а в английском все они объединены в одном слове snow. Свою главную идею Уорф высказал, в частности, таким образом: «Мы членим природу по линиям, проложенным нашим родным языком», — и назвал её гипотезой лингвистической относительности.

Именно ей и суждена была долгая, бурная жизнь со взлётами и падениями, с прославлением и поруганием.

В 1953 году Харри Хойер — другой ученик Сепира и коллега Уорфа — организовал знаменитую конференцию, посвящённую этой гипотезе, и привлёк к ней не только лингвистов, но и психологов, философов и представителей других гуманитарных наук — как сторонников, так и противников. Дискуссии оказались крайне плодо-творными, а по итогам конференции был опубликован сборник. Вскоре появился и полный сборник статей Уорфа, изданный посмертно, по сути — основной его труд. Всё это стало первым пиком научного и общественного интереса к гипотезе, ознаменовавшим её взлёт.

А дальше началась череда разочарований и неприятностей, состоявших в разоблачении как идеи, так и самого Уорфа. Учёного обвинили в том, что он никогда не ездил к индейцам хопи, а работал с единственным представителем этого народа, жившим в городе.

Более того, в 1983 году Эккехарт Малотки опубликовал книгу, посвящённую времени в языке хопи. На первой странице книги располагались всего две фразы. Одна — цитата из Уорфа, где он утверждал, что в языке хопи нет ни слов, ни грамматических форм, ни конструкций или выражений, которые бы прямо соотносились с тем, что мы называем временем. Под этой цитатой следовало предложение на языке хопи и его перевод на английский. По-русски это бы звучало так: Тогда на следующий день довольно рано утром, в час, когда люди молятся солнцу, примерно в это время он снова разбудил девушку. Иначе говоря, Малотки полностью перечёркивал выводы, сделанные Уорфом о времени в языке хопи.

Второе разоблачение касалось знаменитого примера с названиями снега в эскимосских языках. При цитировании Уорфа количество слов для разных видов снега постоянно росло, пока в редакционной статье в «The New York Times» в 1984 году не достигло 100. Над этим-то и издевались американские учёные, замечая, что такого количества слов в эскимосских языках нет, а в английском в действительности гораздо больше одного.

Разоблачения эти, правда, были слегка неубедительные. Во втором случае разоблачался вовсе не Уорф, а неправильная цитата из газеты. В первом же случае остаётся не вполне понятным, что произошло за почти 50 лет в языке хопи (например, не происходили ли в нём изменения под влиянием английского) и так ли уж неправ Уорф. Тем более что по другим свидетельствам, он к хопи ездил и серьёзно изучал их язык.

Более сильным «противником» оказалась теория универсальной грамматики, разработанная не менее замечательным американским лингвистом, нашим современником Ноамом Хомским. Он — один из самых цитируемых учёных в мире, живой классик, основоположник генеративной грамматики, определившей направление развития лингвистики в ХХ веке. Одна из главных идей Хомского касалась врождённости языковых способностей. Он утверждает, что грамматика универсальна и дана человеку в готовом виде так же, как законы природы. Из тезиса о врождённости выводится тезис о глубинном единстве всех языков. А все существующие различия признаются поверхностными. Другими словами, у всех языков мира на глубинном уровне есть нечто общее, и знание общего является врождённым для человека, что и даёт ему возможность овладевать любым языком.

Таким образом, теория универсальной грамматики оказалась противоположной гипотезе лингвистической относительности, потому что в соответствии с ней языковые способности и мышление оказались не связаны друг с другом и взаимонезависимы.

Основная битва между двумя ключевыми идеями ХХ века — релятивизмом и универсализмом — развернулась в области цветообозначения. Релятивисты утверждали: устройство лексики цветообозначения в разных языках различно, что влияет на мышление, которое, в свою очередь, воздействует на восприятие цвета говорящими. Среди универсалистов самым авторитетным оказалось исследование Брента Берлина и Пола Кея. Они показали, что область цветообозначения подчиняется общим законам, которые определяются физиологическими возможностями человека воспринимать цвет. Учёные выделили 11 основных цветов и предложили их иерархию: {black, white} → {red} → {green, yellow} → {blue} → {brown} → {grey, orange, pink, purple}. Иерархия означала, что менее важные цвета (например, grey или чуть более значимый brown) встречаются в языке, только если в нём уже существуют все цвета, занимающие более высокие позиции.

Хотя Берлин и Кей опубликовали работу в 1969 году, споры между универсалистами и релятивистами ведутся до сих пор. Релятивисты отмечают, что физиология восприятия цвета во многих случаях менее важна, чем так называемые прототипы. Так, в русском языке для различения голубого и синего цветов более важным оказывается не физиологическая способность к восприятию соответствующей длины световой волны, а апелляция к двум прототипам: небо и речная вода.

К слову сказать, современные, достаточно сложные эксперименты показывают, что носители тех языков, в которых для определённых цветов существуют отдельные слова, имеют преимущество в распознавании этих цветов (более высокая скорость).

Хотя борьба между универсалистами и релятивистами продолжается, в последние годы ситуация изменилась. Грубо говоря, период «разоблачения» гипотезы Сепира — Уорфа закончился. Связано это, прежде всего, с двумя факторами: появлением новых языковых данных и их экспериментальной проверкой. Впрочем, экспериментально проверяются и старые данные. Сегодня без эксперимента разговор о гипотезе Сепира — Уорфа вести уже даже как-то и неприлично. Расскажем же о нескольких языках, которые заставляют взглянуть на гипотезу Сепира — Уорфа по-новому.

Во-первых, конечно, язык пираха. Вот уж действительно, говоря словами Булгакова, «что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!». В языке пираха нет (или почти нет) числительных, слов для обозначений цвета и родства, прошедшего и будущего времени. Нет сложных предложений, что, кстати, противоречит теории Хомского. Особенно интересно отсутствие числительных. Но сначала — о том, что такое пираха. Это язык народа пираха (чуть более 300 человек), охотников и собирателей, который живёт в Амазонии, в отдалённом северо-западном районе Бразилии, по берегам реки Маиси, притока реки Амазонки. Уникальность народа в том, что он не хочет ассимилироваться. Они почти не разговаривают на португальском языке и не используют достижения цивилизации. Основная информация о народе пришла к нам от исследователя Даниэла Эверетта и его жены Керен.

Эверетт установил, что в языке пираха есть два слова со значением количества: «мало» и «много». Если Эверетт насыпа´л на столе кучку из камней и просил положить рядом такую же, индейцы могли это сделать, ставя в соответствие каждому камешку из первой кучки свой собственный. Но если первую кучку убирали, восстановить количество камней индейцы уже не могли, поскольку соответствующих числительных, помогающих запомнить нужное число, у них нет. Более того, когда Эверетт попытался заняться просветительством и научить пираха считать, они отказались, решив, что это им ни к чему.

Казалось, язык пираха — та замечательная находка, которая подтверждает, что язык и мышление связаны между собой. Пираха, живущие здесь и сейчас, не знают грамматических времён, придаточных предложений и всего того, что им не нужно для жизни. Но универсалисты и здесь вышли из положения. Они заявили, что это не язык пираха влияет на их индивидуальное мышление, а быт, условия жизни совершенно независимо повлияли, с одной стороны, на устройство языка, а с другой — на то, как они мыслят и познают мир. Аргумент оказался во многом решающим в том смысле, что стало ясно: никакие конкретные данные не могут поставить точку в споре. Это два разных взгляда на мир.

И всё-таки рассмотрим ещё несколько замечательных примеров.

В языках мира существуют разные типы ориентации в пространстве. Вот три основных: эгоцентричная, географическая и ландшафтная. Эгоцентричность означает, что все предметы ориентируются относительно говорящего. Так, мы, например, говорим «справа от меня», «впереди меня». Даже когда мы говорим «слева от дома», мы имеем в виду то, как мы смотрим на дом. То есть в «эгоцентричных» языках используют слова типа право, лево, впереди, сзади, сверху, снизу. Кроме русского языка к «эгоцентричным» относятся английский, немецкий, французский, да и все широко распространённые языки.

Совсем иначе устроены географическая и ландшафтная ориентации, которые присутствуют в довольно экзотических языках. При географической ориентации говорящий располагает все предметы по сторонам света: север, юг, восток и запад, а при ландшафтной ориентирами выступают наиболее заметные элементы ландшафта: гора, море или же вершина/подножие холма. Интересно, что даже для маленьких объектов и малых расстояний всё равно используются такие крупные ориентиры (например, к югу от пальца или к морю от носа).

Так, в гуугу йимитхирр — языке одноимённого народа аборигенов Австралии, проживающих на севере штата Квинсленд, — ориентируют все предметы не относительно себя, а относительно сторон света. Вот один из примеров, любимых лингвистами. Мы скажем нечто вроде «муравей справа от твоей ноги», а абориген ту же мысль выразит иначе: к югу от твоей ноги, или к северу, или к востоку — в зависимости от того, как муравей реально расположен (хотя он всегда будет справа от ноги). Понятно, что у себя дома аборигены легко определяют стороны света — по солнцу, по мху, по природным приметам, просто зная, в конце концов, где север, юг, восток и запад. Самое удивительное, однако, состоит в том, что они не утрачивают способности ориентироваться по сторонам света и в незнакомой местности и ситуации, в том числе и будучи вывезенными в какой-то город, как будто у них в голове находится встроенный компас. По крайней мере, таковы свидетельства экспериментаторов.

Индейцы майя, говорящие на языке цельталь (проживают в штате Чьяпас в Мексике), ориентируют предметы относительно особенностей природного ландшафта местности, в которой они живут, располагая их либо выше по холму, либо ниже. То есть про того же муравья они могли бы сказать что-то вроде «муравей выше по холму от твоей ноги».

С вывезенными в Голландию представителями народа цельталь проводил эксперименты лингвист Стивен Левинсон. Оказалось, что индейцы цельталь решают некоторые пространственные задачи лучше голландцев, потому что устанавливают тождества, основываясь на иных пространственных принципах. Голландцы, как и мы, считают тождественными объекты, являющиеся в действительности зеркальными отражениями друг друга. Грубо говоря, если голландцу и индейцу цельталь продемонстрировать два номера в гостинице, расположенные по разные стороны гостиничного коридора, то они увидят их по-разному. Голландец, увидев в обоих номерах кровать слева от двери, а стол — справа, сочтёт, что номера одинаковы. Индеец же цельталь заметит принципиальные различия, ведь кровать в одном номере расположена к северу от двери, а стол — к югу, а в другом номере всё обстоит ровно наоборот.

Собственно, для универсалистов и эти эксперименты не станут доказательством, но дело уже не в этом. Сегодня учёные сосредоточены не на том, чтобы доказывать или разоблачать гипотезу Сепира — Уорфа. Вместо этого они исследуют отношения между мышлением, языком и культурой и описывают конкретные механизмы взаимовлияния. Более того, параллели между языком и мышлением, установленные в последние десятилетия, производят впечатление даже на специалистов.

Споры и дискуссии по поводу гипотезы Сепира — Уорфа оказались чрезвычайно плодотворны для развития не только лингвистики, но и многих гуманитарных наук. Тем не менее мы не можем до сих пор точно сказать, истинна ли эта гипотеза или ложна. В чём же дело?

Гипотеза Сепира — Уорфа провисает в своей второй части. Мы не очень понимаем, что такое мышление и сознание и что значит «влиять на них». Часть дискуссий связана с попытками как-то переформулировать гипотезу, сделать её более проверяемой. Но, как правило, другие формулировки делали её менее глобальной и, как следствие, снижали интерес к проблеме. По-видимому, одним из очень интересных способов отказа от гипотезы Сепира — Уорфа в лингвистике стало использование термина «языковая картина мира». Таким образом, лингвисты отказываются рассуждать о малопонятных материях «мышление» и «познание», а вводят некое красивое, собственно лингвистическое понятие «языковая картина мира» и с увлечением описывают её различные фрагменты. Понятно, что, например, наша, русская, картина мира и картина мира пираха сильно различаются: например, какие представления сложились в отношениях, связанных с семьёй, цветом, и тому подобное. Но, во-первых, единой и цельной языковой картины мира не существует, фрагменты одного и того же языка могут противоречить друг другу. Скажем, в русской картине мира небо интерпретировалось как высокий свод (отсюда и сложное слово небосвод), по которому солнце всходит и за который оно заходит. На плоскую природу неба указывает и выбор предлога по во фразе По небу плывут облака. Однако интерпретация неба как пространства тоже возможна, и тогда слово сочетается уже с предлогом в. Вспомним хотя бы фразу из песни Юрия Шевчука: «Осень. В небе жгут корабли».

Во-вторых, не определён статус понятия «языковая картина мира». Оно вроде бы находится в компетенции лингвистики и отчасти защищает лингвистов от критики других учёных. Более или менее очевидно, что язык влияет на картину мира, но что такое сама эта картина, как она связана с мышлением и познанием — совершенно неясно. Так что введение нового термина, защищая лингвистов и позволяя им заниматься своим делом, одновременно снижает значимость исследований.

Есть ещё один очень важный и, может быть, самый актуальный способ переформулирования гипотезы Сепира — Уорфа. Сегодня язык пытаются связать с когнитивными способностями человека. Слово «когнитивный» — необычайно модное — открывает в наше время все двери. Но, к сожалению, не становится от этого более понятным. Ведь, по сути, «когнитивный» означает «связанный с мышлением».

Таким образом, можно признать, что за 80 лет существования гипотезы именно не очень строгая формулировка позволила ей стать сверхпродуктивной исследовательской и методологической рамкой. Перефразируя слова Фаины Раневской о Моне Лизе, гипотеза Сепира — Уорфа теперь уже сама может выбирать, кому ей нравиться, а кому нет.

Литература

Звегинцева В. А. Гипотеза Сепира — Уорфа // Новое в лингвистике. — М., 1960. — Вып. 1. — С. 111—212.

Пинкер Стивен. Язык как инстинкт. — М.: Едиториал УРСС, 2004.

Видео

Лекция профессора М.А.Кронгауза «Язык и мышление: гипотеза лингвистической относительности».

Гипотеза Сепира — Уорфа — это… Что такое Гипотеза Сепира — Уорфа?

Гипотеза Сепира — Уорфа (англ. Sapir-Whorf hypothesis), гипотеза лингвистической относительности — концепция, разработанная в 30-х годах XX века, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности.

Предполагается, что люди, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают мир и по-разному мыслят. В частности, отношение к таким фундаментальным категориям, как пространство и время, зависит в первую очередь от родного языка индивида; из языковых характеристик европейских языков (так называемого «среднеевропейского стандарта») выводятся не только ключевые особенности европейской культуры, но и важнейшие достижения европейской науки (например, картина мира, отражённая в классической ньютоновской механике). Автором концепции является американский этнолингвист-любитель Б. Л. Уорф; эта концепция была созвучна некоторым взглядам крупнейшего американского лингвиста первой половины XX века Э. Сепира (оказывавшего Уорфу поддержку) и поэтому обычно называется не «гипотезой Уорфа», а «гипотезой Сепира — Уорфа». Сходные идеи ранее высказывал и Вильгельм фон Гумбольдт.

В своей наиболее радикальной формулировке гипотеза Сепира — Уорфа в настоящее время не имеет сторонников среди серьёзных профессиональных лингвистов. Данные языка хопи, на которые опирались многие выводы Уорфа, как указывали специалисты по языкам североамериканских индейцев, могут интерпретироваться по-разному. Сама возможность влияния языковых категорий на восприятие мира является предметом активной дискуссии в этнолингвистике, психолингвистике и теоретической семантике.

Одним из стимулов создания в 1950-х годах искусственного языка логлан была попытка проверить данную гипотезу на практике. В сообществе наиболее динамично развивающегося идиома этого языка — ложбана — идея его использования для проверки этой гипотезы регулярно обсуждается.

За пределами лингвистического сообщества гипотеза Сепира — Уорфа известна благодаря ярким и парадоксальным формулировкам, в которые она часто облекается. Косвенным свидетельством её проникновения в массовое сознание может служить, например, так наз. «феминистский вариант» гипотезы, согласно которому язык — в силу своего андроцентризма — навязывает говорящим на нём людям картину мира, в которой женщинам отводится подчинённая роль. В связи с этим феминисты требуют реформирования языка (например, в английском языке — изменения правил употребления анафорических местоимений he и she, замены словообразовательного элемента —man на —person, и т. п.), видимо, считая, что изменение языка приведёт к изменению сознания говорящих. Сходная практика «управления языком» (основанная на имплицитной вере в то, что язык способен сам по себе создавать реальность) была свойственна и многим тоталитарным режимам прошлого и настоящего. В антиутопии Оруэлла «1984» подробно описаны свойства созданного таким образом «новояза» (англ. newspeak).

Ссылки

Литература

• Whorf B. L. Language, thought and reality: Selected writings of Benjamin Lee Whorf. Ed. John B. Carroll. — New York: Wiley, 1956.
• Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. — В сб.: Новое в лингвистике, вып. 1, М., 1960
• Брутян Г. А. Гипотеза Сепира — Уорфа. — Ереван, 1968
• Васильев С. А. Философский анализ гипотезы лингвистической относительности. — К., 1974.
• Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. — М.: Языки славянской культуры, 2001.
• Кронгауз М. А. Семантика. М.: ИЦ «Академия», 2005 (изд. 2).

Сапир

Источник Р. С. Бадхеша
2002

Часто думают, что
Реальность, выраженная в устном слове, совпадает с реальностью, которая
воспринимается в мыслях. Восприятие и выражение часто понимаются
быть синонимом, и предполагается, что наша речь основана на наших мыслях.
Эта идея предполагает, что то, что человек говорит, зависит от того, как оно закодировано и
расшифровывается в уме. Однако многие считают обратное: что
воспринимается зависит от произнесенного слова.Последователям этой идеи,
мысль зависит от языка. Лингвист Эдвард Сапир и его ученик
Бенджамин Ли Уорф известен своим участием в популяризации этого самого
принцип. Их коллективная теория, известная как гипотеза Сепира-Уорфа или
чаще всего теория лингвистической относительности имеет большое значение в
область всей теории коммуникации. Теория также соответствует критериям:
которые существенно определяют его работоспособность.

Теория лингвистики
Теория относительности утверждает, что: язык формирует представление о реальности. Это
формирует теорию в том смысле, что она представляет язык как форму с точки зрения
какие мыслительные категории образуются (Chandler, 2002, p.1). По сути, это
утверждает, что мысль возникла из языка — то, что вы видите, основано на том, что вы
сказать.

Гипотеза Сепира-Уорфа может быть
разделен на два основных компонента: лингвистический детерминизм и лингвистический
Относительность.Первая часть, лингвистический детерминизм, относится к концепции
сказанное имеет лишь некоторое влияние на то, как концепции распознаются
разум. Эта основная концепция была еще больше разбита на сильные и
слабый детерминизм (Гипотезы Сепира-Уорфа, 2002, стр.1). сильный
детерминизм относится к строгому мнению, что сказанное несет прямую ответственность
за то, что видит ум. В эксперименте, проведенном двумя австралийскими
ученых, Петерсона и Сигала, этот взгляд на детерминизм оказался
поддерживается.В эксперименте глухие дети рассматривают куклу, на которую кладут
мрамор в коробке. Затем дети видят, как мрамор вынули и поместили в
корзина после того, как куклу заберут. Позже их спрашивают, куда они верят
кукла будет искать мрамор по возвращении. В подавляющем большинстве глухие
дети с глухими родителями отвечают правильно (что кукла будет смотреться в
коробка). Глухие дети с неглухими родителями отвечают в основном неправильно.

Эксперимент ясно показал
отношения между глухими детьми, родители которых общались с ними
через сложный язык жестов и возможность получить правильный ответ.
Дети, выросшие в среде со сложным языком.
(Американский язык жестов) признал, что кукла, вероятно, будет смотреть туда, где
она положила мрамор. Остальные дети, не выросшие в
стабильная языковая среда (их родители не слабослышащие и
таким образом, не владея ASL бегло) не смогли увидеть отношения. Эти
результаты приводят экспериментатора Джона Р. Скойлза к мнению, что Sapir-Wharf
Гипотеза была верной в соответствии со строгим детерминизмом (Current
Интерпретация, стр.1-2).

Другой взгляд на детерминизм,
слабый детерминизм, признает, что действительно есть некоторое влияние на восприятие
один язык, но это не так ясно, как в строгом детерминизме. Для
Например, в слабом детерминизме язык не определяет взгляд на
мире, тогда как в строгом детерминизме эта точка зрения определяется строго
язык.

Вторая дивизия Сепир-Уорф
Гипотеза — это лингвистический релятивизм.Эта часть гипотезы может быть
определено: различия, закодированные на одном языке, уникальны для этого языка
вместе, и что нет предела структурному разнообразию языков
(Гипотеза Сепира-Уорфа, стр.1). Как заявил сам Сапир:

Люди не живут в
только объективный мир, ни один в мире социальной активности, как обычно
понятны, но во многом зависят от конкретного языка, который
стал средством выражения своего общества.
состоит в том, что реальный мир в значительной степени бессознательно построен на
языковые привычки в группе Мы видим, слышим и переживаем очень
во многом так же, как и мы, потому что языковые привычки нашего сообщества предрасполагают
определенные варианты интерпретации.(цитируется по Litteljohn, 2002, с. 177).

Этот взгляд на познание может быть
просто определяется как значение: язык, на котором человек воспитывается (социально
подвергнутый воздействию и обучению) — это язык, на котором этот человек будет думать и
воспринимать мир в.

Открытие лингвистической теории относительности
окно к осознанию того, что не все языки переводятся на каждый
Другой. Одним из таких примеров является слово на пенджаби джут.Это слово в самом
дословный перевод на английский означает нечистый, не чистый, или
с микробами (как в недоеденной пище). Независимо от того, сколько определений один
пытается построить джут не может быть переведено в полном смысле. это
напоминает о том, что язык относителен, поэтому одно и то же слово может
имеют разные значения для разных людей, и эти субъективные значения позволяют
поднимают различные познания. Лингвист Ферруччо Росси Ланди перефразирует, что
формальные языковые отношения оказывают влияние на остальную социальную жизнь
и о способе мышления носителя этого языка (Language As Work &
Торговля, 1983, с.114).

Действительно, у языка есть
влияют на мышление, и гипотеза Сепира-Уорфа очень прагматично представляет
этот. Первая концепция, представленная в теории, лингвистическое определение,
имеет смысл в применении к реальности. На самом деле, действительно
воспринимать понятия и предметы в соответствии со словами, используемыми для описания
их. В личном эксперименте я индивидуально спросил группу моих сверстников, что
они видели (мысленным взором), когда я произнес слово «стол».Больше половины
из них видели обеденный стол, некоторые видели журнальный столик, а один видел
математическая таблица. Это показало мне, что, хотя все ответы я
полученные имели конкретные названия (обеденный стол, журнальный столик и др.), их именование
был вызван одним широким словом: таблица.

После определения, что это
часть действительно имела для меня смысл, я продолжил свое исследование
вторая часть теории, лингвистическая относительность.Затем я пошел и спросил
мой пожилой родственник из Индии, если бы они знали слово для обозначения кофе
стол на панджаби (мой этнический язык), и ответ был отрицательным. Здесь нет
слово для журнального столика, поэтому, если их попросили визуализировать журнальный столик, когда
они были моложе и все еще принадлежали к своей родной стране
когнитивно узнал журнальный столик (учитывая, что они были одноязычными).
Есть только одно слово для обозначения стола, слово «мех», и оно относится к столовой.
стол.

Гипотеза Сепира-Уорфа
отвечает критериям, установленным для оценки, и очень им соответствует
хорошо. Первый из этих критериев — это критерий теоретической области. это
критерий относится к полноте теории. Глядя на что
входит в возможные факторы анализа этой теории, можно увидеть
что есть много возможностей: все мысли точнее.
Все, что кодируется и декодируется, и язык, используемый обществом и
все используемые культуры включены в эту теорию.

Соответствие также
достигается этой теорией. Теория предполагает, что язык, на котором
окружение влияет на то, как они декодируются, и эта кодировка отличается от
с языка на язык и не всегда могут быть переведены. В экспериментах это
был протестирован, а затем показан. В моем эксперименте, о котором упоминалось ранее, я
ожидал, что слово таблица вызовет разные умы — разные
образы, все из-за того, что получатели по-разному воспринимают это слово.
Это было затем доказано, когда я задал вопрос. Этот эксперимент также
поддерживает эвристическую ценность теории. Во время эксперимента я
даже не думал об эвристической ценности гипотезы. Теория так
меня заинтересовало, что я просто провел эксперимент как средство личного
проверка его действительности.

Это срок действия, который был
проверено и признано поддерживаемым, это следующий критерий. Из
эксперимента, а также из более ранних, более заметных, можно отметить, что
эта теория имеет большую ценность.Это также подтверждает достоверность переписки
потому что теория очень наблюдаема и наблюдалась много раз.

Кроме того, Сапир-Уорф
Гипотеза очень проста и логична. Совершенно очевидно, что
их атмосфера и культура будут влиять на их расшифровку. Ссылаясь
возвращаясь к пожилым пенджабцам, они не росли с кофейными столиками;
поэтому и в голову не пришло. Аналогичным образом, в исследованиях, проведенных авторами
теории, многие индейские племена не имеют слов для обозначения определенных предметов, потому что
они не существуют в их жизни.Логическая простота этой идеи
релятивизм явно обеспечивает бережливость.

Наконец, теория
Лингвистическая относительность также успешно достигает открытости. Теория
показан как окно, через которое можно наблюдать познавательный процесс, а не как
абсолют. Он предназначен для использования при взгляде на явление иначе.
чем обычно.

Прагматично Сепир-Уорф
Гипотеза имеет смысл.Он может быть использован для описания великих
много недоразумений в повседневной жизни. Когда говорят, что пенсильванец говорит
Юнс, это не имеет никакого смысла для калифорнийца, но когда исследует,
просто еще одно слово для всех вас. Теория лингвистической относительности обращается к
это и указывает, что все относительно. Это понятие относительности,
выходит за пределы диалектных границ и углубляется в мир языка — от
от страны к стране и, следовательно, от ума к разуму.Языковая реальность
поистине оберег мысли или это мысль, которая возникает из-за языка.
Гипотеза Сепир Уорф очень прозрачно представляет собой взгляд на реальность.
выражается языком и, таким образом, формируется в мысли. Принципы, изложенные в
он представляет собой очень прагматичный и даже простой взгляд на то, как человек воспринимает, но
вопрос все еще остается дискуссионным: мысль тогда язык или язык тогда мысль?

ССЫЛКИ

Чендлер, Д. The Sapir-Whorf
Гипотеза.
(2002, март)

«Современные интерпретации теории Сепира-Уорфа»
Гипотеза. «
(2002, март)

Литтлджон, С. В. (2002). Теории
человеческого общения. Нью-Мексико: Уодсворт

Росси-Ланди, Ф. (1983). Язык как
Работа и торговля. Массачусетс: Bergin & Garvey Publishers, Inc.

»
Гипотеза Сепира-Уорфа «.
(2002, март)

.

Сильная и слабая версии гипотезы Сепира-Уорфа

Ярослав Мудрый
♦ 25 сентября 2013 г.

♦ 6 комментариев

Теория лингвистической относительности известна в двух версиях: сильная гипотеза (= лингвистический детерминизм ) и слабая гипотеза (= лингвистическая относительность ). Необходимо пояснить, что слова «сильный» и «слабый» связаны не с силой научной аргументации, а, скорее, со степенью, в которой предполагается, что язык влияет на наши мысли и поведение.Согласно сильной версии, язык, на котором мы говорим, определяет / ограничивает то, как мы думаем и смотрим на реальный мир. Согласно слабой версии, язык до некоторой степени влияет на то, как мы думаем и смотрим на реальный мир, однако не полностью определяет или ограничивает его.

Способность людей учиться и говорить на нескольких языках ставит под сомнение сильную версию теории, поскольку человек может выучить много разных языков, но это не меняет его / ее мышления.Таким образом, сильная версия гипотезы Сепира-Уорфа опровергается подавляющим большинством лингвистов и антропологов.

Несмотря на критику со стороны формалистов (например, Berlin & Kay, 1969), которые утверждают, что все языки имеют одну и ту же структуру (следовательно, согласно формалистам, все люди видят мир одинаково), слабая гипотеза Сепира-Уорфа все еще продолжает интересовать ученых во многих странах. области и дисциплины, включая лингвистику, антропологию, социологию и психологию. Некоторые ученые проводили эксперименты, чтобы получить эмпирические данные (т.е. основанные на эксперименте) свидетельства, касающиеся гипотезы.

Один из таких экспериментов был разработан и проведен Каем и Кемптоном (1984). Ученые пригласили две группы участников, говорящих на одном языке: 1) англоговорящие и 2) говорящие на тараумаре (уто-ацтекский язык северной Мексики). В отличие от английского, в Тараумаре нет отдельных слов, чтобы различать «зеленый» и «синий» — в Тараумаре есть одно слово « siyóname », что означает «зеленый или синий».

Обе группы участников были представлены по несколько фишек разного цвета: а) зеленого, б) голубого и в) темно-синего.Результаты эксперимента показали, что в 29/30 случаях англоговорящие участники отсортировали фишки по их цвету (полагаясь, таким образом, на категории, установленные на их языке). В свою очередь, носители тараумара, у которых нет таких категорий в своем языке, продемонстрировали почти идеальное разделение 50% / 50% при выборе нечетного чипа. Эти результаты подтверждают теорию лингвистической относительности, поскольку было показано, что язык влияет на поведение участников.

Стоит отметить, что ни Сепир, ни Уорф не предложили различать сильную и слабую версии теории лингвистической относительности.И Сепир, и Уорф критически относились к любым попыткам переоценить роль языка в мышлении или нелингвистическом поведении, характерных для сильной версии гипотезы.

Таким образом, в этом посте кратко рассматривается различие между слабой и сильной версиями теории лингвистической относительности. В этой связи обсуждался эксперимент, который подтверждает слабую версию гипотезы, предполагающую, что язык (и), на котором мы говорим, может влиять на то, как мы ведем себя, однако не определяет его, как указали Сепир и Уорф.

Подобные сообщения:
1) Теория лингвистической относительности (гипотеза Сепира-Уорфа)
2) Теория лингвистической относительности с исторической точки зрения

Ссылки
Berlin, B., & Kay, P. (1969). Основные цветовые термины: их универсальность и эволюция . Беркли: Калифорнийский университет Press.
Кей П. и Кемптон В. (1984). Что такое гипотеза Сепира-Уорфа? Американский антрополог, 86, 65-78.
Ярослав

Нравится:

Нравится Загрузка…

Связанные

.

Гипотеза Сепира-Уорфа — Everything2.com

Существует также мнение, что язык, который мы используем на самом деле может структурировать способ, которым мы воспринимаем мир (я предполагаю, что это спорно ли это приравнивается к влиянию «вида мыслей, которые мы можем иметь», но на лице его, кажется, еще сильнее.)

Классический пример — это бесчисленное количество различных эскимосских слов, обозначающих снег. Теория утверждает, что из-за того, что у них есть все эти разные слова, эскимосы лучше умеют правильно различать кусочки снега с разными свойствами.

Другой приведенный пример касается видимого спектра. Если вы посмотрите на спектр, вы увидите что-то, что непрерывно изменяется — есть плавное увеличение на частоты света от красного до фиолетового на . Но часто кажется, что спектр разделен на полосы цветов с нечеткими переходными областями между ними. Полноценная гипотеза, примененная к этому, будет утверждать, что расположение этих полос, которые мы видим, сильно зависит от того, какие цветные слова мы используем в нашем языке.Если бы у нас был набор цветных слов, по-разному делявших спектр, мы бы действительно увидели его по-другому.

Вот таблица, показывающая, как цветные слова на английском соответствуют цветным словам на языке тив (на котором говорят в Нигерии):

           Английский | Тив
           -------------------
                    | \
            зеленый | \ пупу
            ________ | \ (свет)
                    | \
            синий | \
            ________ | ii \
                    | \
            серый | (темный) \
                    | \
            ------------------
                    |
            коричневый |
            ________ |
                    |
            красный | ньянь
            ________ |
                    |
            желтый |
            ________ | __________

 

Очевидно, что физиологические основы восприятия цвета (обычно) одинаковы для носителей обоих языков.Но все же можно утверждать, что ассоциации и группировки, которые подпитывают наше восприятие, сильно зависят от того, как наш язык разделяет вещи, в этом случае, так что говорящий на Tiv не увидит те же полосы, которые мы, кажется, видим, когда глядя на спектр. Возможно, это случай «видения как», аналогичный тому, когда мы видим утку-кролика как утку. Возможно, кто-то, свободно владеющий обоими языками, сможет увидеть обе группы или группы (хотя и не одновременно) так же, как мы можем сосредоточиться на утке или кролике, глядя на утку-кролика.

Исследования показали, что культуры с более сложными технологиями и экономикой, как правило, имеют более разнообразную цветовую лексику.

Пример слов «снег» (также фактически используемых Сепиром и Уорфом) оспаривается, но можно легко представить другие примеры, например, слова для обозначения различных типов волн, известных серфингистам. Когда серфер смотрит на приближающуюся волну, усилия, которые она вкладывает в изучение того, как они себя ведут, что отражено в более продвинутом словарном запасе серферов, позволяют ему извлекать больше информации из одних и тех же перцептивных «входных данных».

Или, когда вы читаете своему дедушке или бабушке замысловатую лекцию о 18 формах современной электронной музыки, тщательно проводя различие между ними, и встречаетесь пустым заявлением, что «это все просто шум, тук тук тук», это можно рассматривать как пример. гипотезы Сепира-Уорфа в действии.

Похоже, что когда сообщество людей прилагает согласованные усилия для исследования какой-либо особенности окружающей среды или постоянно взаимодействует с ней, дополнительные знания, которые они накапливают, фильтруются на их языке, и это, в свою очередь, становится полезным для сохранения и передачи этих знаний. и, следовательно, сопровождающие его перцептивные озарения.

Поскольку мысли, которые не могут быть выражены на любом языке , трудно учесть, с научным подходом, вероятно, лучший способ оценить гипотезу Сепира Уорфа — это рассмотреть мысли, которые легко выражаются на каком-то другом языке, но сопротивляются выражению на другом языке. наш.

Однако обучение мыслить мыслями говорящих на этом другом языке или проводить эквивалентные различия в восприятии может рассматриваться как эквивалент сложности изучению этого языка (или его части, относящейся к этим конкретным мыслям). Я думаю, мы можем понять, что первое, по крайней мере, не сложнее второго.

Таким образом, сильная версия Гипотезы, которая подразумевает, что мы никогда не сможем должным образом понять некоторые значения языка, происходящего из другой культуры, чрезмерно негативно относится к трудностям обучения беглому владению таким языком.

С этой точки зрения мы могли бы, возможно, переформулировать более слабую гипотезу как идею о том, что по крайней мере для некоторых терминов из другого языка понимание мыслей, выраженных с использованием этих терминов, может быть столь же трудным, как и собственное обучение использованию терминов на рассматриваемом языке, с любое другое изучение языка, которое это повлечет за собой, и, таким образом, их выражение может быть эквивалентно по сложности обучению кого-то еще, как использовать термины (задача, которую мы можем выполнить, хотя и с трудом, на нашем родном языке.Это полезно, потому что позволяет нам глубже понять, что изучение языка — это нечто большее, чем просто способность запоминать словарный запас и синтаксис. Еще более слабой версией была бы бесспорная идея о том, что языки различаются по своим выразительным сильным и слабым сторонам, и что то, что легко выражается на одном языке, может потребовать больше усилий на другом.

Но полномасштабная сильная форма либо должна будет предоставить некоторый критерий для понимания другого языка (и тогда она потерпит неудачу, потому что опыт показывает нам, что люди могут понимать иностранные языки произвольно хорошо), либо она поставит себя за рамки научной оценки, потому что будет вынужден утверждать, что, несмотря на выполнение всех применяемых практических тестов, беглый оратор, выучивший другой язык, почему-то «не совсем» понимает его должным образом.

Этого выбора между эмпирической неудачей и мистическим чувством «непонимания» достаточно, чтобы показать, что сильная форма (первоначально предложенная Сепиром и Уорфом) просто неверна или бессмысленна.

---

Схема и другая информация по адресу:
http://anthro.palomar.edu/language/language_5.htm

«Снежные слова» полностью опровергнуты по адресу
http://www.stg.brown.edu/~sjd/mymusings/eskimo.html

и обсуждается здесь.

См. Также: термины цвета в языке.

.

Гипотеза Сепира-Уорфа

ЯЗЫК И МЫСЛЬ Обсуждая кодировку сообщений, мы увидели, что язык и мысль часто взаимосвязаны. Но характер их отношений далеко не ясен. Является ли язык предпосылкой человеческого мышления? Мышление — это просто внутренняя речь? Нет простых ответов. Изучающих коммуникацию особенно интересовал вопрос: формирует ли язык наши идеи или это просто инструмент мысли? Гипотеза Сепира-Уорфа Одной из версий представления о том, что наше мышление формируется языком, на котором мы говорим, является гипотеза Сепира-Уорфа о том, что мир по-разному воспринимается членами разных языковых сообществ и что это восприятие передается и поддерживается языком. Бенджамин Ли Уорф (1956), чья работа была сформирована благодаря работе великого лингвиста Эдвина Сепира, рассматривает язык как главный проводник культуры. Короче говоря, язык, на котором мы говорим, влияет на наше восприятие мира, в то время как эволюция языка также отражает изменения в преобладающих способах выражения. Уорф подтверждает эту теорию результатами исследований языков американских индейцев. В английском языке, указывает он, мы склонны классифицировать слова как существительные или глаголы; в хопи слова обычно классифицируются по продолжительности.Например, в хопи «молния», «пламя», «волна» и «искра» — это глаголы, а не существительные; они классифицируются как краткосрочные события. В нутке, на котором говорят жители острова Ванкувер, не существует таких категорий, как вещи и события; поэтому говорится, что «есть дом» или «он дома». Действительно ли различия в языке отражают различия в восприятии? У племени амазонок, называемого бороро, есть несколько разных слов для обозначения типов попугаев. В филиппинском хануноо есть одно слово для обозначения девяноста двух различных сортов риса.Таким образом эскимосы различают как минимум три вида снега. У нас есть только одно слово для обозначения попугая, одно для риса и одно для снега. Означает ли это, что мы не способны воспринимать несколько типов каждого из них? Возможно нет. Социальный психолог Роджер Браун (1958) предполагает, что категории восприятия, которые мы используем чаще, просто более «доступны» для нас: «На самом деле предполагается, что категории с более короткими названиями (более высокая кодируемость), скорее всего, будут ближе к вершине когнитивной колоды. для использования в обычном восприятии, более доступного для ожиданий и изобретений »(стр.236). Лингвистические различия кое-что говорят нам о приоритетах в рамках данной культуры. У эскимосов есть несколько слов для обозначения снега, потому что им нужно проводить более тонкие словесные различия, чем мы, когда говорим о нем. По большому счету, мы не подвержены влиянию различных видов снега и поэтому не прикладываем больших усилий для проведения таких различий. Это не означает, что мы не можем этого сделать. Фактически, члены определенных подгрупп внутри нашего лингвистического сообщества делают более вербальные различия в отношении снега, чем остальные прогнозисты погоды, владельцы бобслея, менеджеры горнолыжных курортов и так далее.Мы можем квалифицировать гипотезу Сепира-Уорфа, сказав, что по мере того, как человек изучает язык данной культуры или субкультуры, его или ее внимание направляется на аспекты реальности или отношений, которые важны в этом контексте, и этот фокус влияет на систему категорий. в памяти. Точно так же, если кто-то расскажет вам о нескольких способах просмотра определенной картины, вы в некотором смысле увидите больше, когда посмотрите на нее, но не потому, что изображение на сетчатке глаза другое. Язык делает две важные вещи.Во-первых, это помогает запоминать. Это делает память более эффективной, позволяя кодировать события как словесные категории. Исследователи показали, например, что нам легче снова распознать цвета с низкой кодируемостью, если мы назвали их для себя в первый раз, когда увидели их (Brown and Lenneberg, 1954). Сейчас считается, что память взрослого человека преимущественно вербальная. Во-вторых, язык также позволяет нам бесконечно абстрагироваться от нашего опыта, что особенно важно при общении об абстрактных отношениях (то, что животные не могут сделать). Проблемы с языком В идеале язык — ценный инструмент мысли; однако мы знаем, что язык иногда может мешать нашей способности критически мыслить. Хотя Уорф был наиболее известен своими работами по лингвистике, он получил образование инженера. Когда он стал следователем несчастных случаев, он начал понимать, что определенный процент несчастных случаев произошел в результате того, что можно было бы назвать «небрежным мышлением». Например, люди будут очень осторожны с бочками с надписью «бензин», но будут безразлично курить вокруг бочек с надписью «пустые бочки с бензином», хотя дым в пустых бочках с большей вероятностью воспламенится, чем сам бензин (Whorf, 1956, стр. 135).Есть много способов, которыми неточное использование языка мешает нашему мыслительному процессу. Мы рассмотрим несколько, которые имеют прямое влияние на наше общение. Абстрактный язык Когда люди используют абстрактного языка, они часто вызывают трудности в общении, связанные с нечеткостью слов. По мере того как концепции становятся более расплывчатыми или абстрактными, становится все труднее и труднее расшифровать предполагаемое значение.С. И. Хаякава написал несколько книг по семантике, в одну из которых он включил так называемую лестницу абстракции, которую мы видим на рис. 4.2. В общем, чем абстрактнее термин, тем выше наши шансы на недопонимание. Рассмотрим обмен между отцом и сыном-подростком: Отец: Хорошо проводите время и не задерживайтесь слишком поздно. Сын: Спасибо, буду. Не волнуйся. Я буду дома рано. На следующий день они могут поссориться, потому что они не думали об одном и том же, когда использовали слова «рано» и «поздно».«Возможно, сын намеренно не разъяснил, что отец имел в виду под словом« слишком поздно », потому что не хотел, чтобы его держали в строгих временных рамках. А отец, возможно, был намеренно неопределенным, чтобы у его сына была возможность заниматься спортом С другой стороны, если бы сын пришел домой в 4 часа утра, и отец, и сын, вероятно, согласились бы, что он действительно остался «допоздна». Если говорить о более взрослых, сколько лет взрослому? Вы становитесь взрослым, когда вам разрешают водить машину? Это когда вам разрешено пить? Это когда разрешают смотреть «взрослые» фильмы? Или когда ты станешь финансово независимым? В нашем обществе термин «взрослый» определяется по-разному, и возраст, в котором предоставляются такие привилегии, различается. Часто, пытаясь избежать двусмысленности, мы используем очень точные формулировки, чтобы прояснить смысл. Юридические контракты являются таким примером. Подписывая договор купли-продажи дома, один из ваших авторов узнал, что даже тщательно сформулированные контракты могут быть двусмысленными. В договор купли-продажи включены следующие условия продажи: Настоящим соглашается, что следующие позиции включены в стоимость описываемой здесь собственности; оконные шторы, венецианские жалюзи, карнизы и кронштейны для штор, оконные сетки и двери, штормовые двери, навесы, линолеум, водонагреватель, осветительные приборы, кусты, лампочки и деревья, если сейчас в собственности. Тем не менее, когда он переехал в дом, почтовый ящик, электрический ротор для телевизионной антенны и все лампочки в доме были удалены. Это нарушило соглашение? Он считал, что, хотя это не нарушает букву соглашения, это действительно нарушает дух или цель этого документа. Дело в том, что никакой осторожности недостаточно, чтобы избежать двусмысленности интерпретации. Нам нужно только взглянуть на различия в том, как судьи Верховного суда толковали Конституцию, или на разные способы толкования Библии, чтобы увидеть присущую нам двусмысленность в использовании языка.Однако не забывайте о лестнице абстракции, поскольку некоторые термины значительно более абстрактны и, следовательно, более подвержены неправильному толкованию, чем другие. Выводы Вывод — это вывод или суждение, основанное на доказательствах или предположениях. Каждый день вы делаете десятки выводов. Когда вы садитесь, вы делаете вывод, что стул выдержит ваш вес. Когда вы проезжаете зеленый свет, вы делаете вывод, что транспорт, движущийся под прямым углом к ​​вам, остановится на красном светофоре.Когда вы едете по улице с односторонним движением, вы делаете вывод, что весь транспорт будет идти в одном направлении. У вас может быть веская причина ожидать, что эти выводы будут правильными, но есть также некоторая невычисленная вероятность того, что события пойдут не так, как вы ожидаете. Водители, которые участвовали в дорожно-транспортных происшествиях, часто говорят, что авария произошла, потому что они предполагали, что другая сторона будет действовать определенным образом, хотя на самом деле она или она этого не сделала. Каждый год мы читаем о людях, которых случайно застрелили из оружия, которое, как они предполагали, не было заряжено. Как изучающих коммуникацию, мы заинтересованы в выводах, содержащихся в вербальных сообщениях. Если вы скажете: «Сегодня на улице солнечно», ваше утверждение легко проверить. Это фактическое заявление, основанное на наблюдаемом и поддающемся проверке событии. Если вы скажете: «На улице солнечно; следовательно, в пятидесяти милях отсюда солнечно», вы сделаете вывод, основанный на большем, чем то, что вы наблюдали. Вы сделали заявление, частично основанное на умозаключении. Рассмотрим более сложную ситуацию.Шейла Уоринг сломала значительную часть одного из передних зубов. Ее стоматолог делает рентгеновский снимок, покрывает зуб временной накладкой и записывает ее на прием на следующую неделю; он упоминает, что ей может потребоваться обработка корневого канала. На следующей неделе Шейла возвращается, и, когда она входит в кабинет, дантист говорит: «Мне очень жаль, Шейла. Вам действительно нужна обработка корневого канала. Это требует героических усилий». Услышав это, Шейла приходит в ужас и в течение следующего часа сидит на стуле, ожидая ужасной боли, которая никогда не наступит.«Вот. Готово, — говорит дантист, — нерв удалил». «Но я этого совсем не чувствовал. Я думал, ты сказал, что мне придется проявить героизм». «Нет. Я сказал« героическое усилие », — отвечает дантист. «Я не сказал ваши усилия ». Мы делаем выводы в даже вообразимом контексте, и полностью избегать их невозможно и нежелательно. Тем не менее, чтобы использовать язык более точно и быть более разборчивыми, когда мы слышим, что говорят другие, мы должны научиться различать фактические и логические утверждения.«Вы проводите много времени с моим соседом по комнате» — это констатация факта. Это связано с низким уровнем неопределенности, это результат прямого наблюдения, и его можно проверить. Добавьте к этому: «Я уверен, что он не будет возражать, если вы одолжите его пальто», и вы получите вывод, который может поставить под угрозу дружбу. Осознавая умозаключения, мы можем по крайней мере научиться вычислять риски. Чтобы усугубить проблему, наш язык структурирован так, что не делается различий между фактами и выводами.Трудность создает глагол «быть»: не существует грамматического различия между фактом, подтвержденным с помощью чувственных данных (например, «она носит красное пальто»), и утверждением, которое не может быть подтверждено с помощью чувственных данных и это просто вывод (например, «Она думает о предстоящем свидании в эти выходные»). Дихотомии Дихотомии, или полярных слов, часто отвечают за другой тип языковых проблем.Некоторые семантики классифицируют английский как язык с двумя значениями, а не как многозначный. Под этим они подразумевают, что в английском есть избыток полярных слов и относительный дефицит слов, чтобы описать широкую середину между этими противоположностями. Очевидно, даже «лицо, сущность; или событие может быть описано с помощью целого ряда прилагательных, от очень благоприятного до очень неблагоприятного. (Вспомните семантический дифференциал, обсуждавшийся ранее в этой главе, в котором используется семиинтервальная шкала.) Тем не менее, мы склонны говорить, что ученик — это «успешный» или «неудачник», что ребенок «хороший» или «плохой». , «что женщина» привлекательна «или» непривлекательна «.«Попробуйте, например, придумать несколько слов, чтобы описать пятна, отмеченные на континуумах в шкале дихотомий на рисунке 4.3. По мере поиска слов вы начинаете видеть, что существует множество различий, для которых нам не хватает единичных Слова. Континуумы ​​также иллюстрируют, как наш язык предполагает, что определенные категории опыта являются взаимоисключающими, хотя на самом деле это не так. Рассмотрим первый набор терминов «успех» и «неудача». Даже человеческое существо, несомненно, на протяжении своей жизни встречает успех или неудачу.Страховой брокер, не имеющий работы в течение многих месяцев и неспособный найти работу, также может быть надежным и любимым отцом и мужем. Тем не менее, наш язык предполагает, что его можно классифицировать как успех или неудачу. Подобные трудности возникают, если нас просят применить к другим такие прилагательные, как «блестящий» и «глупый» или «победитель» и «проигравший». Является ли математик со средним отличием блестящей или глупой, если она не может научиться водить машину или ездить на велосипеде? Если автор недавнего бестселлера разводится в третий раз, он победитель или проигравший? Даже различие между жизнью и смертью теперь включает больше, чем две взаимоисключающие категории.С совершенствованием трансплантации сердца, например, возникла проблема: как решить, когда донор сердца безнадежен, чтобы его или ее сердце могло быть принято за другого человека. Сегодня мы знаем, что между потерей одних способностей (например, функционирования мозга) и других (сердцебиение и дыхание) обычно проходит некоторое время, и в этот промежуток времени человек не «мертв». Сравните это с днями, когда только отсутствие дыхания и пульса означало, что жизнь ушла. Когда полярные термины используются вводящим в заблуждение образом, они предполагают ложные дихотомии, уменьшая опыт до такой степени, что нет необходимости уменьшать его.Подчеркиваются различия и упускаются из виду сходства, и при этом теряется много информации. Это, безусловно, верно в нашей стране во время выборов. Во время политической кампании каждый кандидат демонстрирует свои лучшие качества и избегает упоминания каких-либо недостатков. При этом кандидат как можно больше обращает внимание на недостатки своего оппонента, игнорируя при этом его хорошие качества. Каждый кандидат пытается создать впечатление резкого контраста между своей позицией и позицией оппонента, даже если ее не существует.Избирателю предлагается проголосовать прямым билетом. Но нужно ли быть демократом или республиканцем, либералом или консерватором? Разве мы иногда не разделяем голоса? Разве мы не голосуем по-разному на разных выборах? Один из способов избежать ложных дихотомий, как указал Хейни (1973, стр. 374), — это использовать вопросы «Сколько?» и «В какой степени?»: Насколько я успеха? Насколько это изменение по сравнению с его прежней позицией по контролю над оружием? Насколько он честен? Насколько ее план практичен? С помощью таких вопросов, возможно, мы сможем помнить, что у нас есть множество вариантов, что нам не нужно выражать наши сообщения в черно-белых терминах и что нам не нужно принимать эти различия или-или, когда они сделано другими. Эвфемизмы Через эвфемизмов мы заменяем мягкие, расплывчатые или менее эмоционально заряженные термины на более прямые «кампания дезинформации» вместо «клеветническая кампания» сад памяти »на« кладбище »,« туалетная комната »вместо« ванная »,« нападение » «для» изнасилования «.» Пухлый «,» толстый «и» плотный «- это способы избежать употребления слова» толстый «. Конечно, им также не хватает специфики слова» жир «, а также аффекта, связанного с этим словом. .Если мы слышим, что на женщину «напали», мы не знаем, подверглись ли она нападению или изнасилованию. Часто проблема, возникающая при использовании эвфемизмов, заключается в том, что может быть передано намерение, но не степень его ощущения. Так называемые «пустые слова» являются эвфемизмами, потому что они приятны по звучанию, но при этом достаточно косвенны, чтобы избежать резкости: «хороший», «замечательный» и «приятный» кажутся универсальными эвфемизмами. Они делают скучные разговоры. И во многих случаях эвфемистический язык используется для искажения сказанного.Например, один школьный консультант раскрыл несколько фраз, которые он использовал при написании рекомендаций для студентов для поступления в колледж: описал студента с серьезными эмоциональными проблемами как «имеющего вершины и спады»; говоря, что студент «любит рисковать», говоря о проблеме с наркотиками; характеризует высокомерного студента как «выходящего за пределы ограничений» (Carmody, 1989, B6). На курсе по принятию конкурентных решений, который читается в Гарвардской высшей школе делового администрирования, инструктор обсуждает ситуации, в которых честность делает переговорщика уязвимым.Один из вариантов, предложенных инструктором, был блефом или введением в заблуждение: он назвал это «стратегическим искажением», — комментирует Уильям Сафайр, — «которое первые жители этого континента называли« говорящим раздвоенным языком »и которое мы честно называли« ложью »» ( Safire, 1980, с. 82; 1985, с. 9-10). Двусторонний язык Недоразумения часто возникают из-за того, что люди полагают, что слово, фраза или даже предложение недвусмысленны, то есть имеют только одно значение.Хаякава называет это «одним словом, одно означает« заблуждение »(1978). Но большая часть используемого нами языка двусмысленна; имеет две или более возможных интерпретации. Мы видели проблемы, возникшие из-за разногласий по поводу референтов таких слов, как «мир», «правда» и «свобода». Непонимание также довольно распространено, когда рассматриваемые слова и фразы звучат гораздо более конкретно. Если ваше свидание говорит: «Давайте выпьем после спектакля», это может относиться к алкогольному напитку, продолжению вечера в клубе или просто к желанию остаться вместе для простого разговора. Кажется, есть два источника путаницы в отношении слов или фраз. Во-первых, люди могут предположить, что, поскольку они используют одно и то же слово, они соглашаются, хотя на самом деле каждый интерпретирует это слово по-своему. В комическом инциденте женщина просит фармацевта пополнить ее рецепт на «таблетку». «Пожалуйста, поторопитесь, — добавляет она. «Меня кто-то ждет в машине». Много юмора основано на таких двойных значениях. В повседневном общении такая путаница может быть не такой уж забавной. Например, один из авторов и супруга, и мы не говорим, кто из них был втянут в ненужный спор: Муж: Вы знаете, туристическая литература по Швейцарии, которую я одолжил, все еще находится в доме.Поскольку мы не пойдем, я лучше верну его тому парню в моем офисе. Не могли бы вы собрать это для меня, чтобы я мог принять его завтра? Жена: Не знаю, где это. Муж: Что это за ответ? Если это слишком много проблем, забудьте об этом. Жена: Что вы имеете в виду, «Что это за ответ?» Как мне что-нибудь с ним сделать, если я не могу его найти? Муж: С делать нечего. Все, что я просил вас сделать, это найти его. Вы не обязаны давать мне умный ответ. Жена: Но вы сказали «соберись». Я думал, вы имели в виду упорядочить это. Муж: Я имел в виду «найди». Разве вы не знаете, что означает «собрать вместе»? Жена: Ну, я не знала, что это значит . Муж: Если ты не знал, почему ты не спросил меня? Жена: Потому что я думал, что знаю.Знаешь, я тоже говорю по-английски. На какое-то время это недоразумение вызвало у многих неприятные чувства. И муж, и жена были оскорблены: муж, потому что он чувствовал, что его жена отказалась сделать что-то относительно простое для него, и жена, потому что она чувствовала, что муж оскорбил ее ум. Недоразумение второго типа возникает, когда два человека предполагают, что они не согласны, потому что они используют разные слова, хотя на самом деле они могут согласиться с концепцией или сущностью, представленной этими словами.То есть они используют разные термины, имеющие один и тот же референт. Например, школьный психолог и консультант обсуждали ученицу, которая не сдала несколько уроков, хотя ее интеллект был выше среднего. Разногласия возникли, когда консультант настаивал на том, что девушке определенно нужна «помощь». «Она определенно не знает», — возразил психолог. «Ей нужно психологическое вмешательство». «Вот что я говорю», — сказал советник. «Ей следует пройти психологическую консультацию.«Что ж, тогда мы согласны, — ответил психолог. — Когда вы сказали« помогите », я подумал, что вы говорите об обучении». Психолог и консультант смогли разрешить свои очевидные разногласия, потому что они остановились и пересмотрели свои термины. Хотя наше внимание было уделено словам или фразам, большинство сообщений имеют форму предложений. «Это дождливый день», — говорит Джек Джилл. Что может быть яснее значения этого предложения? Тем не менее, Laing (1972) предлагает пять способов, которыми Джек мог бы задумать свое заявление.Возможно, он хочет отметить тот факт, что сегодня дождливый день. Если вчера Джек и Джилл согласились пойти прогуляться, а не в кино, он мог бы сказать, что из-за дождя, вероятно, ему удастся посмотреть фильм. Возможно, он имел в виду, что из-за погоды Джилл должна оставаться дома. Если вчера эти двое спорили о том, какой будет погода, он мог бы иметь в виду, что Джилл снова права или что он тот, кто всегда правильно предсказывает погоду. Если окно открыто, он может сказать, что хочет, чтобы Джилл его закрыла.Несомненно, каждый из нас мог придумать несколько других интерпретаций. Дело в том, что любое сообщение во многом определяет свое значение из контекста, в котором оно передается. Наше знание говорящего и его использование языка, наши собственные ассоциации со словами, которые он или она выбирают, наши предыдущие отношения и сообщения, которыми мы уже обменивались, — все это должно играть роль в том, как мы интерпретируем сказанное. Культура как наша точка зрения Хотя все наше поведение имеет возможное значение для получателя, язык, безусловно, является нашей наиболее явной формой общения.Используя его, мы стремимся облегчить мысль, а не затемнить ее. Язык потенциально является наиболее точным средством человеческого общения. Даже если мы дадим безграничное богатство языка «и точность, которую он способен выразить, однако взгляд на межкультурное общение ясно показывает, что часто люди разделяются не из-за непонимания грамматики или словарного запаса, а из-за понимания риторики или смысла «Грамматика, — заметил один специалист по коммуникациям, — это инструмент, используемый для обеспечения ясности и понимания, но часто проблемы между черными и белыми страдают не столько из-за ясности, сколько из-за способности заглядывать за пределы слов в источник. идей другого человека и его системы координат »(Смит, в Самовар и Портер, 1972, стр.296). Кеннет Каунда, президент Замбии, настаивает на том, что жители Запада и африканцы имеют очень разные взгляды на вещи, решение проблем и мышление в целом. Он характеризует западного человека как человека, «умеющего решать проблемы». Как только житель Запада замечает проблему, он чувствует себя обязанным ее решить. Неспособный жить с противоречивыми идеями, западный человек исключает все решения, не имеющие логической основы. Сверхъестественные и нерациональные явления считаются суеверием.Африканец, с другой стороны, позволяет себе испытать все явления, как нерациональные, так и рациональные. Африканец обладает «умом, который переживает ситуации». Каунда считает, что «африканец может удерживать противоречивые 7 идей в плодотворном напряжении в своем уме без какого-либо ощущения несоответствия 7 , и он будет действовать на основе той, которая кажется наиболее подходящей для конкретной ситуации» (Legum, 1976, с. 63-64). В древней Индии, согласно Кирквуду (1989) и другим исследователям индийской риторики, правдивость считалась основным стандартом речи.Акцент был сделан не только на ценности правдивой речи для слушателей, но и на глубоком воздействии на говорящего. Практика правдивого разговора рассматривалась как духовное освобождение, и само исполнение акт правды приносило с собой самопознание, а также свободу, таким образом трансформируя говорящего. Подобные идеи восходят к X веку до нашей эры. и являются непреходящим аспектом культуры Индии. С другой стороны, исследование отношения китайцев и японцев к речевому общению в общественных местах предлагает несколько причин отсутствия аргументации и дебатов на Дальнем Востоке (Becker, 1988).По словам Беккера, социальная история способствовала отвращению к публичным дебатам. Например, в китайской и японской традициях «принятие противоположных сторон аргумента обязательно означало становление личным соперником и антагонистом того, кто придерживался другой стороны. Более важным сопутствующим элементом этой идеи было то, что если кто-то не желает становиться будучи вечным противником кого-то другого, он не рискнул высказывать мнение, противоречащее мнению другого человека публично. Даже правовая система была построена таким образом, что она избегала прямой конфронтации »(стр.245) Кроме того, различные лингвистические особенности китайского и японского языков (например, в китайском языке отсутствуют формы множественного числа и времен), а также большие различия между западной и восточной философией и религией представляют собой мощные препятствия для широкого использования дебатов и аргументации для рассмотрения новых предложений или стратегии реализации социальных и политических изменений (стр. 251). Беккер подчеркивает, что идеальная речевая ситуация западного человека требует «равенства участников, свободы от социального принуждения, ограничения привилегий и свободного выражения чувств»… [было бы] непрактично и даже теоретически немыслимо для традиционно образованных китайцев и японцев »(стр. 251). Глядя на различные культурные системы координат, мы, кажется, прошли полный круг, вспомнив элементы гипотезы Сепира-Уорфа. В некоторой степени языковые традиции помогают формировать наш мыслительный процесс, но для представителей разных культур традиции могут быть препятствием. Мы рассмотрели несколько языковых проблем, которые мешают вам ясно мыслить и общаться.Конечно, есть множество других. Но простое осознание возможности того, что язык может быть источником недопонимания, должно позволить вам быть более восприимчивыми к вербальным сообщениям. АКЦИЯ В этом последнем разделе нашей главы мы рассмотрим некоторые способы, которыми слова влияют на человеческие действия, как прямо, так и косвенно. В древние времена люди самых разных культур считали, что слова обладают магической силой. Например, в Древнем Египте человек получил два имени: свое настоящее имя, которое он скрывал, и свое доброе имя, под которым он был известен всем.Даже сегодня многие примитивные общества считают слова волшебными. Представители некоторых культур делают все возможное, чтобы скрыть свои личные имена. Они избегают произносить имена своих богов. Имена их умерших никогда не произносятся. По-видимому, мы, современные люди, намного более искушены. Но у нас есть свои словесные табу. И эвфемизмы, о которых мы только что говорили, являются частью нашего повседневного словаря. Таким образом, мы часто слышим не о том, что кто-то «умер», а о том, что он или она «скончались». Когда авиационная отрасль перешла с винтовых самолетов на реактивные, члены летного экипажа, услуги которых больше не были нужны, были «уволены», а не уволены.«Точно так же внезапное падение на фондовом рынке часто называют« коррекцией ». Некоторые эмпирические исследования силы слова исследуют способы, которыми использование говорящим нецензурных слов влияет на наше суждение о его или ее достоверности. (См. Главу 10 для обсуждения достоверности.) Использовались три класса ненормативной лексики: религиозная, экскреторная и сексуальная. Экспериментаторы выдвинули гипотезу, что религиозная ненормативная лексика будет наименее оскорбительной, и назвали это «умеренным употреблением»; сексуальная ненормативная лексика была названа «крайним использованием».«Испытуемых просили оценить ораторов, которые включали в свои сообщения различные степени ненормативной лексики. В некоторых случаях казалось, что оратора спровоцировали обстоятельства, связанные с речью: в других случаях ненормативная лексика казалась неоправданной. Хотя религиозная ненормативная лексика была менее оскорбительной при появлении обстоятельств чтобы оправдать это, сексуальная ненормативная лексика, спровоцированная или неспровоцированная, всегда, казалось, приводила ораторам к значительно более низким рейтингам доверия. Эти результаты на удивление стабильны: они одинаковы для мужчин и женщин, пожилых и молодых женщин, а также первокурсников и аспирантов (Rossiter and Bostrom, 1968). ; Бострам и др., 1973; Мабры, 1975). Писатели, пишущие о публичных коммуникациях, традиционно называют эффективное использование языка красноречием. В публичных выступлениях красноречие описывает более драматичное, волнующее использование языка, часто с целью вдохновить или убедить других. Например, недавно Rev. Джеймс Форбс из Манхэттена, «проповедник-проповедник», известный своим красноречием, говорил перед группой служителей о необходимости сострадания в проповеди о СПИДе. «В экзистенциальном смысле, — сказал он, — все мы больны СПИДом, и вопрос в том, как мы, , хотим, чтобы с ними обращались как с умирающими мужчинами и женщинами» (Goldman, 1989, B3).Можно также вспомнить знаменитую речь доктора Мартина Лютера Кинга-младшего «У меня есть мечта», благодаря которой тысячи людей были вдохновлены на работу за равные права: У меня есть мечта, что однажды даже штат Миссисипи, изнуренный жарой несправедливости, изнуренный жаром угнетения, превратится в оазис свободы и справедливости С этой верой мы сможем высечь из горы отчаяния камень надежды. С этой верой мы сможем превратить звенящие разногласия нашего народа в прекрасную симфонию братства. Этими словами. Доктор Кинг умел воздействовать на чувства людей сильнее, чем мог бы, используя более банальный язык. Оплакивая «пробел в красноречии» в современной политике, поэт Майкл Блюменталь выразил мнение, что «нация, которая больше не ожидает и не требует красноречия и государственной мудрости от своих политиков, больше не ожидает и не требует величия от себя или точности веры от тех, кто ее возглавляет» ( 1988, с. 18). Слова могут не только воздействовать на наши чувства, но и напрямую влиять на то, как мы ведем себя.Один издатель сообщил писателю Герберту Голду, что любая книга со словом «девственница» в названии автоматически получит аванс в размере 25000 долларов, предположительно потому, что продажа книги была гарантирована. Другими словами, иногда наши решения частично основываются на том, как маркировать вещь. Некоторые слова явно имеют больший престиж, чем другие. «Классический автомобиль» лучше старого. «Винтажная одежда» более привлекательна, чем старая подержанная одежда. Один и тот же стол требует разных цен, когда его называют «бывшим в употреблении», «бывшим в употреблении» или «антикварным».»„Доктор“является еще одним мощным словом. Во многих ситуациях, например, нельзя отрицать, что„доктор“Брэдли будет получить больше внимания, чем„Ms.“Брэдли или„г“Брэдли. Это верно в законе как это В течение многих лет степень бакалавра права называлась «бакалавр права» или «бакалавр права». В начале 1960-х некоторые юридические школы стали называть ту же степень более престижным названием: » juris доктор «» («доктор права») или «JD» К 1969 году более 100 из 150 юридических школ страны перешли на другую работу и давали J.D.s вместо LL.B.s. Тем временем докторам права предлагали работу лучше, чем бакалаврам права. Сексистский язык С конца 1960-х годов многие изучающие язык, среди которых немало феминисток, утверждали, что наш язык является сексистским, что он отражает предвзятость, влияющую на то, как реагировать на следующие слова гораздо менее благосклонно, чем у мужчин (Arnold and Libby, 1970) : Проститутка по обмену женами Шлюха меняются мужьями В другом исследовании испытуемые подвергались воздействию различных слов на тахистоскопе и измерялись их кожно-гальванические реакции.Хотя были незначительные различия между ответами на «хорошие» слова (например, «красота», «любовь», «поцелуй» и «друг») и «отталкивающие» слова («рак», «ненависть», «лжец, «и» смерть «, например), некоторые слова вызвали значительную реакцию как у мужчин, так и у женщин. Они назывались «личными» словами и включали имя, фамилию, имя отца, имя матери, специализацию в школе, год обучения в школе и название школы. Субъекты были более физиологически возбуждены личными словами, чем хорошими или отталкивающими словами (Crane et al., 1970). (Обсуждение вопроса «Что делает плохой язык плохим» см. Дэвис [1989].) Дата: 24.12.2015; просмотр: 1160

.